Артак КИРАКОСЯН
Директор Института Гражданского Общества,
и.о. директора фонда «Солидарность»
Ереван
Прошло два с лишним года от «Бархатной революции» в Армении. Вместо реформирования существующей системы, новые власти пошли по пути улучшения управления, более эффективного администрирования и дальнейшего укрепления власти. Насколько им это удается – остается под вопросом, но, в целом, эта тенденция не нова.
С середины 1990-х большинство постсоветских стран пошло по пути консолидации власти: устойчивость политической власти после периода перестройки и гласности (по факту закончившейся развалом Советского Союза) виделась в формировании политических элит и институтов с эффективным административным управлением. 17 октября 1991 года Тер-Петросян был избран первым президентом независимой республики Армения, получив 83,4 процентов голосов избирателей. И уже в 1995 году были проведены первые сфальсифицированные выборы: с нарушениями была принята конституция, которая максимально гарантировала вертикаль власти, созданием марзпетаранов и системой их назначения, включая мэра Еревана, было на корню задержано развитие местного самоуправления. В начале 90-х активно проводилось отчуждение диаспоры от общественной и политической жизни страны, из-за боязни их слишком большого влияния. В дальнейшем запретили и голосование граждан Армении за рубежом. Началось преследование оппозиционной прессы и религиозных меньшинств.
Аналогичные процессы происходили и в России. Хотя ни Тер-Петросян в Армении, ни Ельцин в России не обладали диктаторскими замашками, но именно при них были созданы предпосылки для дальнейшей узурпации власти. В 1994 году достаточно честные и легитимные выборы в Беларуси выиграл (80%) молодой оппозиционер Лукашенко и также немедленно занялся консолидацией власти, которую он удерживает в течении более четверти века. Некий парадокс – одновременная консолидация власти и все углубляющееся разобщение и отчуждение общества. От консолидированного общества 1990-1991 гг. мы последовательно шли к консолидированной власти, что достигло своего пика в Армении в 2018году. Что мы имели в Армении до 2018 года: корпорацию под названием Республиканская партия, со своими сателлитами – «Процветающей Арменией», «Дашнакцутюн», удивительно консолидированную партийную систему. Но странным образом рядовые члены Республиканской партии были, мягко говоря, недовольны руководством. Один из делегатов съезда Республиканской партии рассказывал мне, что на съезде он поделился шуткой с однопартийцами делегатами: «Представьте, если взорвать весь этот зал со всем руководством, вот стало бы лучше для страны». Не так остро, но не менее критически были настроены члены «Процветающей Армении», «Дашнакцутюн» и перемен хотели не меньше.
Вертикаль власти в Армении, как и в Беларуси 2020 года, достигла такого уровня, что решения о самых простых вопросах местного уровня принимались на уровне аппарата президента или не принимались вовсе. Чаще второе. Как в старом анекдоте:
«Звонит Лукашенко по телефону:
– Хорошая, плохая, плохая, плохая, хорошая, хорошая…
Кладет трубку.
– Во народ, без батьки даже картошку перебрать не может!»
И это касается не только зажатости местного самоуправлении, но и правительственного аппарата, оказавшегося в состоянии застоя и безысходности. Тем более что с 2000-х годов в Армении последовательно велась борьба и за консолидацию коррупции: на низких уровнях коррупция была строго регламентирована и контролируема, весь «интерес» был в руках «избранных».
Интересно, что в силу богатства и масштабности территории России Путин вряд ли интересуется, например, как принимаются решения во Владивостоке или в Калининграде и какие взятки берет таможенник, и уж точно не может контролировать. Возможно это «самоуправство» на местах пока не дает ситуации в России дорасти до критического протеста.
По сути, Армения в 2018 году и Беларусь в 2020 году дошли до близкой к максимуму консолидации власти, но при этом полной отчуждённости общества. Не случайно наиболее популярным лозунгом протеста в Армении стал: «Мы хозяева нашей страны».
Новые власти Армении могли проанализировать опыт не только 90-х годов, но и опыт Революции Роз в Грузии. Михаил Саакашвили, набравший 96,27 % голосов избирателей в 2004 году, проводил радикальные реформы и добился значительных успехов в эффективности управления и в экономической сфере. Однако уже в 2007 году на внеочередных выборах президента за него отдали голоса 53,47 % из 59 % участвовавших в выборах избирателей, итоговый протокол выборов был утверждён ЦИК с перевесом лишь в один голос.
Еще в августе 2004 года Международная федерация по правам человека (FIDH) выражала обеспокоенность по вопросам соблюдения прав человека в Грузии. “Особую озабоченность вызывают недавние законодательные и конституционные изменения, которые поставили под вопрос баланс сил республиканского типа. Изменения, внесенные парламентом 6 февраля 2004 г., усилили президентские полномочия, позволив ему распустить парламент. Другая поправка дает президенту право назначать и увольнять судей, тем самым увеличивая влияние президента на судебную систему, которая уже страдает от отсутствия независимости. Более того, правительство поспешно внесло эти конституционные изменения, не опубликовав проект поправок для общественного обсуждения, как того требует Конституция.”.
В октябре 2005 года политолог Паата Закареишвили, оценивая первый год правления президента, заявил: «Государство в последний год явно деградирует. При Саакашвили Грузия получила то, из-за чего я страстно желал ухода Эдуарда Шеварднадзе в историю. Сейчас мы имеем абсолютно управляемый парламент, псевдосвободную прессу, иллюзорное гражданское общество. То, к чему стремился предыдущий постаревший президент в последние годы правления, осуществил его молодой энергичный последователь».
Удивительным образом оказалось, что даже проведение внешне успешных реформ, но без участия и привлечения общества, привели в конце концов к краху режима Саакашвили. В октябре 2013 года, не завершив свой президентский срок, Саакашвили уехал из страны, и сейчас в Грузии на него открыто несколько уголовных дел.
В конечном счете надо констатировать, что проблема даже не в том, удачно или не очень власти проводят реформы, а в том, насколько принятие решений инклюзивно, насколько общество чувствует себя вовлеченным в процесс принятия решений.
Закончить эту заметку хочется личным воспоминанием, которое всплыло при ее написании.
В 1989 году на семинаре политэкономии нас, студентов второго курса, спросили:
– Что такое демократия?
– Власть большинства, – бойко ответил молодой я, один из лидеров тогдашнего студенческого движения университета.
– Нет, – отреагировал чуть менее молодой преподаватель, – демократия – это когда у меньшинства есть возможность влиять на решения большинства.
Тогда его ответ мне казался странным.
