Данная статья посвящена изменениям семейного поведения и постсовестким социальным трансформациям в двух южно-кавказских республиках – Армении и Азербайджане. Прежде всего, в ней исследуется история семейных режимов, систем лояльности и репутационных политик. В фокусе статьи также гендерная доктрина и возникшее сразу после распада Советского союза в России и других постсоветских странах семейное насилие. Во-вторых, данная статья, основываясь на исследованиях в области демографии и здравоохранения, демонстрирует эволюцию нормативных актов, появившихся в 1990-е г.г. в этих странах, а также рассматривает роль гражданского общества, объединений и НПО (как, например, организация «Центр прав женщин» в Армении и Грузии, которая, однако, плохо работает в Азербайджане, а также Женский ресурсный центр в Армении и Государственный женский комитет в Баку). Тем более, что нехватка финансирования со стороны государственных структур, а точнее – его отсутствие, вынуждает объединения обращаться к международным акторам (партнерства ООН, международные НПО и пр.), в то время как, нормативные акты в сфере развития, разработанные при поддержке международных фондов, не всегда соответствуют местным реалиям и менталитету.
Также данная статья отражает динамику принятия решений, равно как и законодательных норм. Они достаточно слабы в этих странах, впрочем как и в большинстве постсоветских республик. На Южном Кавказе, и в частности в двух рассматриваемых странах,власти и особенно полиция, как правило, говорят осемейном насилии в терминах проблемы, относящейся к частной жизни и не входящей в сферу их компетенции. И это при том, что независимо от традиций и культурной принадлежности, монополия легитимного насилия в обществе принадлежит главе государства (как в советское время принадлежала Партии или ее руководителю), оставив главе семейства сферу частной жизни.
В Армении, так же, как и в Азербайджане, страдающие от семейного насилия женщины обладают слишком мизерными ресурсами для того, чтобы заставить считаться с ними. Унаследованное с советских времен поведение сопровождается сложным социально-экономическим спектром, более того – определенная «детрадиционализация» и «депатриархализация» этих обществ заметно повышает проблематичность отношений. В Армении законодательные изменения получили импульстолько в последние годы, после убийства 20-летней Заруи Петросян (2010 г.), которую до смерти забили свекровь и муж (приговоренный к 10 годам). Состоялись многочисленные и многолюдные шествия и кампании, осуждающие семейное насилие.
И хотя достоверной статистики проявлений семейного насилия в странах Южного Кавказа не ведется, в различных опросах (Фонд населения ООН, Офис Верховного комиссара ООН по делам беженцев, правозащитная организация «Международная амнистия», независимые исследовательские институты) уровень семейного насилия колеблется между 10 и 30 процентами. Оценки меняются в зависимости от характера вопросов: например, вопросы о физическом сексуальном насилии, в отличии от вопросов о психологическом сексуальном насилии. Помимо этого, рассматриваемые в данной статье результаты социологических опросов и демографические данные дают четкие представления об общественном мнении по поводу ставших жертвами семейного насилия женщин и об отношении самих жертв к действиям собственных мужей (в частности, оправдание этих действий). Например, согласно исследованию армянской организации «Общество без насилия», 43,7% населения считает, что подвергшаяся избиению женщина сама провоцирует мужа на подобные действия.
Наконец, данная статья показывает, что попытки изменить мужчин сталкиваются с сопротивлением с их стороны. Объясняется это с явной тревогой, страхом потерять свой авторитет в семье и в обществе, авторитет, который уже здорово пострадал в результате потрясений в связи с распадом СССР и его социально-экономическими последствиями, отразившимися на всем обществе. Данная символическая демаскулинизация существовала еще в советские времена и была обусловлена омужествлением советской женщины (ввиду официально провозглашенного государственного феминизма, советская женщина была равна мужчине, что отражало саму суть эгалитаристского общества). Темой обсуждений стало также понятие кризиса маскулинности, который явно связан с распадом СССР и крахом экономики, на которой зиждилось советское общество.
Следует также отметить, что мы являемся свидетелями глубинного перераспределения ролей. Среди мужчин выделяются те, кому удалось сколотить состояния в условиях «дикого» капитализма начала 1990-х. Нуворишей, или «новых богачей», как их зачастую называют, социологи характеризуют как элиту, которая обращается к практике, названной Райвином Коннелом (Raewyn Connell) «маскулинностью транснационального бизнеса» (transnational business masculinity).
Наряду с этой категорией существует также большая масса «утерявших блеск» мужчин, которые пострадали, можно сказать, подверглись психологической травме в результате разлома социальных пластов, потери работы и ослабления своей роли добытчика. На этом фоне имел место упадок социального статуса, что порой доводило этих мужчин до крайней степени маргинализации и фрустрации. Именно этот всеохватывающий вакуум содействовал кризису маскулинности.
Параллельно этому кризису происходило сокращение актов солидарности, разрушение прежних структур, типа поддержки расширенной семьи и реципрокности, взаимопонимания и великодушия — качеств, которые были присущи народам южно-кавказских республик. Тем не менее, следует напомнить, что после распада Советского союза семья сыграла главную роль в семейной и общинной экономике, в социальном и экономическом выживании, позиционируя себя как единственная гарантированная сеть. В то же время, глубокая неустойчивость семейных отношений, а также связанные с утратой веса, роли и статуса мужчин в тех же семейных экономиках подрывали основы этой парадигмы. Обнищание и повышение уязвимости всех прослоек данных кавказских обществ стали факторами, которые способствуют обострению семейного насилия. Социальные муки и изоляция вызывают у мужчин чувство собственного бессилия. Ожидания традиционных почти ритуализированных образцов доминантной маскулинности в социальном поведении, а также подавление этих норм вынуждали мужчин искать механизмы сопротивления, чтобы бороться с глубоким чувством бессилия. В числе других форм демонстрируемой гегемонной мужественностью насилия (наряду с алкоголизмом, наркоманией, уличным насилием) проявляется и семейное насилие.
Таким образом, семейное насилие можно проанализировать и рассмотреть через призму кризиса традиционной мужественности. Симптоматично то, что исследования в области демографии и здравоохранения связывают в одну упряжку алкоголизм и физическое насилие мужчины в отношении жены или партнерши (будь то в Армении или Азербайджане), что подтверждается также результатами интервью, проведенными разными местными миссиями в среде различных институциональных акторов и жертв. 33% опрошенных в Армении идентифицируют физическое насилие с алкоголем (опрос армянского офиса Фонда населения ООН), этот показатель достигает 44% в Азербайджане (национальное исследованиев области демографии и здравоохранения, 2006 г.). Это явно свидетельствует о связи между насилием и алкоголизмом, что перекликается также с обнищанием, подавленностью и социальной отчужденностью оказавшегося ныне в западне безработицы мужского пола, а в случае поколения рожденных в советское время – с упадком социального статуса.
Софи ОМАН (Sophie Hohmann)
Центр исследования российского, кавказского и центрально-европейского миров (Национальный центр научных исследований/ Высшая школа общественных наук, Париж) /Le Centre d’études des mondes russe, caucasien et centre-européen (Cercec), CNRS/EHESS
Париж
