Сергей МАРКЕДОНОВ*
Политолог
Москва
Под занавес 2017 года мы наблюдаем интенсификацию переговорного процесса по нагорно-карабахскому урегулированию. В октябре в Женеве прошла встреча президентов Армении и Азербайджана Сержа Саргсяна и Ильхама Алиева, а через месяц в Москве сопредседатели Минской группы (МГ) ОБСЕ встретились с министрами иностранных дел двух кавказских государств. Несмотря на то, что согласно совместному заявлению дипломатов-посредников, женевский саммит прошел «в конструктивной атмосфере», заметных прорывов в деле урегулирования не было зафиксировано. Не появилось и новых планов, которые предполагали бы на нынешнем этапе эффективные механизмы по предотвращению инцидентов на «линии соприкосновения» (а также и вдоль армяно-азербайджанской госграницы за пределами Нагорного Карабаха). О выходе на мирное решение как о ближайшей перспективе сопредседатели МГ сегодня практически не говорят. Максимум их ожиданий – это возвращение содержательности переговорному процессу.На этом фоне значительный интерес вызвали слова президента Армении Сержа Саргсяна, прозвучавшие в его выступлении на сессии политической школы правящей Республиканской партии (РПА) вскоре после женевского саммита. По его словам, «в арцахском вопросе будет болезненное решение. Решения не могут быть без компромиссов». Высказывание армянского лидера по карабахской теме не могло не привлечь к себе значительного интереса, как внутри самой республики, так и за ее пределами. Оно получило разные трактовки. Всякий раз, когда тема возможных уступок со стороны официального Еревана поднимается, интенсифицируется дискуссия о том, на что руководство Армении готово и до каких «красных линий» оно может отступать.
Между тем вопрос о сложных и болезненных компромиссах со стороны Еревана поднимается не в первый раз. И дело здесь не только и не столько в инициативах первого президента Армении Левона Тер-Петросяна, которые были озвучены им двадцать лет назад (еще один дополнительный повод для обсуждения коридора имеющихся возможностей). С того момента этот политик стал в определенной степени символом данного дискурса. И приверженность ему Тер-Петросян подтвердил во время парламентской кампании 2017 года. Между тем в этом контексте можно вспомнить прошлогоднюю историю признаний президента Сержа Саргсяна по поводу того, что в канун Казанского саммита в июне 2011 года Ереван был фактически согласен на формулу «территории в обмен на самоопределение». В сентябре нынешнего года глава МИД Армении Эдвард Налбандян, выступая на открывшейся в тот день Шестой конференции «Армения – Диаспора», также сделал заявление по поводу возможных компромиссов на пути карабахского урегулирования. И всякий раз, когда озвучиваются подобные тезисы, они вызывают значительный ажиотаж.
Но в сегодняшнем контексте особой остроты ситуации добавляет рефлексия по поводу военной эскалации в апреле 2016 года. Так называемая «четырехдневная война» радикализировала армянское общество, поставив команду президента в положение вечно оправдывающегося. Эти события снова со всей силой показали, что по вопросу разрешения старого этнополитического конфликта позиция гражданских активистов может быть гораздо более жесткой, чем подходы правительственных чиновников, вовлеченных в переговорный процесс. Призрак «сдачи», конечно, не был единственной причиной выступления группы «Сасна тсрер» («Храбрые сасунцы») в июле 2016 года. Но связь между прошлогодней апрельской эскалацией и июльской эпопеей с захватом здания полка ППС в Ереване была чрезвычайно сильна. Тема «предательства власти» витала во время драматического противостояния в Ереване. И всякий раз этот сюжет актуализируется в канун переговорного раунда с участием первых лиц или министров иностранных дел двух закавказских государств.
Но можно ли считать, что армянские власти в канун сложных внутриполитических трансформаций (в будущем году Армения станет парламентской республикой, а Серж Саргсян покинет президентской пост, чтобы в другом качестве оказывать влияние на происходящие процессы) готовят почву для каких-то уступок? Думается, что положительный ответ на поставленный вопрос означал бы как раз дополнительные риски для правящей элиты. История с отставкой упомянутого выше Левона Тер-Петросяна – яркое тому подтверждение. В этой связи версия о том, что официальный Ереван решится на такой отчаянный шаг, как односторонние уступки азербайджанской стороне, не выглядит слишком убедительной. В контексте предстоящих изменений на армянском политическом Олимпе любые уступки по Карабаху (а даже минимальные действия на этом направлении будут восприняты как необоснованные) ослабят наступательный потенциал нынешнего президента Армении.
Вряд ли такой опытный игрок, как Саргсян, согласится перевернуть доску ради более чем сомнительного результата. Перед глазами у него не только судьба Тер-Петросяна – президента, но и Тер-Петросяна – оппозиционера, попытавшегося разыграть карту компромисса с Баку во время последних парламентских выборов и потерпевшего поражение.
Зачем же тогда представители официального Еревана делают заявления, провоцирующее недовольство властью и ненужный ажиотаж вокруг возможной «сдачи территорий»? Ответ на этот вопрос не так сложен, как кажется на первый взгляд. Стоит иметь в виду, что у Саргсяна и Налбандяна слушатели и читатели не только в Ереване, но и в Баку, а также в столицах стран-сопредседателей Минской группы. Между тем согласованным планом мирного урегулирования (едва ли не уникальный случай единодушия между Россией и Западом на постсоветском пространстве) остаются «обновленные Мадридские принципы», которые предполагают компромиссы и уступки.
«Мы будем стремиться к одному: чтобы Армения и Азербайджан нашли такое решение, которое является компромиссным, но приемлемым для обеих сторон, чтобы здесь не было победителей, чтобы победителями были народы двух стран», – считает президент РФ Владимир Путин. «Обновленные Мадридские принципы» можно критиковать (и есть за что) или приветствовать, но в них нет ни малейшего намека на сохранение нынешнего статус-кво в неизменном виде.
Другой вопрос, что разрушение данного статус-кво опасно, и между сопредседателями нет консенсуса относительно того, как и зачем осуществлять такие изменения. Но ясно и то, что в «базовых принципах» нет максималистских планок ни армянской, ни азербайджанской стороны. И потому для внутренней аудитории армянские политики могут соревноваться друг с другом по степени брутальности, но в диалоге с сопредседателями они должны показывать готовность к компромиссам.
Впрочем, этот алгоритм применим и в случае с Азербайджаном. Чем, в сущности, рисковали Саргсян и Налбандян, говоря о возможных уступках? Вряд ли они полагают, что Баку тут же схватится за их предложения. Согласно Конституции Азербайджана, референдум на отдельно взятой территории страны (а Нагорный Карабах признается неотъемлемой частью прикаспийской республики) не предусмотрен. Пока же не видно никаких признаков того, что Баку намерен реформировать Основной закон страны именно в направлении регионализации (укрепление личной власти Ильхама Алиева – совершенно другая тема). Ереван же не снимает такого вопроса, как обязательный референдум о статусе Нагорного Карабаха.
По словам же заместителя министра иностранных дел Армении Шаварша Кочаряна (который считается по праву одним из самых осведомленных специалистов-практиков по карабахскому урегулированию), «никто не может обсуждать такие вопросы без Нагорного Карабаха. Посредники это прекрасно понимают, и не случайно они всегда говорят, что, когда наступит этап, когда переговоры должны будут продвигаться вперед, без Карабаха это будет невозможно». Сопредседатели МГ ОБСЕ, как правило, очень осторожны. В своих заявлениях по поводу урегулирования многолетнего конфликта они стремятся «зеркалить» все процессы, дабы избежать обвинений в ангажированности и предвзятости. Тем не менее, практически все региональные визиты дипломатов-посредников совершаются не только в Баку и в Ереван, но и в Степанакерт, где сопредседатели проводят встречи и переговоры с «де-факто властями Нагорного Карабаха».
«Между строк» же Шаварш Кочарян говорит про учет непризнанного карабахского мнения во внутриполитических раскладах Армении. НКР можно не признавать и не допускать к переговорам, но ее влияние от этого не сильно уменьшится. Речь здесь, прежде всего, не о каких-то тайных законспирированных структурах и сверхмощных лоббистах, а о символах, от которых не может отмахнуться ни один армянский политик.
В этой связи заявления о возможных уступках решают сразу несколько проблем. Не стратегического уровня, конечно, а тактического, но от этого они не становятся менее важными. Во-первых, Ереван демонстрирует готовность к компромиссам перед лицом посредников. Во-вторых, они вызывают Баку на ответные шаги. Если армянская сторона готова уступать, то и азербайджанская по идее должна предлагать свое видение компромиссов. И если вдруг новые эскалации произойдут, то всегда можно будет вспомнить «протянутую руку». В-третьих, и Саргсян, и Налбандян напоминают о том, что урегулирование конфликта будет предполагать и болезненные шаги, ибо в любом конфликтующем обществе найдутся те, кто захочет при выходе из противостояния взять «полный банк».
Впрочем, неизбежно возникает вопрос, а почему армянская сторона так упорно держится за «базовые принципы» и не пытается «обнулить их» (что многими журналистами, блогерами, гражданскими активистами в Ереване воспринимается как обоснованное решение особенно после апреля 2016 года)? Политика – искусство возможного. В отличие от Абхазии, Южной Осетии или Донбасса, Армения и Азербайджан не могут использовать свой конфликт как «посредническую конфронтацию» России и Запада. И стремление «обнулить» нынешний переговорный процесс будет вызовом не только Москве, но и Вашингтону (а также примкнувшему к нему Парижу, как своеобразному полпреду ЕС в Минской группе ОБСЕ). Далеко не факт, что такое решение будет по душе соседям Армении – Грузии и Ирану, и понятное дело – Турция при таком раскладе только ужесточит свою и без того жесткую позицию в отношении Еревана.
Таким образом, подчинение правилам «базовых принципов» – не прихоть и не каприз, а признание сложившихся реалий.
Сергей МАРКЕДОНОВ* — Доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета
