Айк АНТОНЯН
Магистр политологии
Ереван
Теория современного национализма подразделяется на два основных направления – примордиализм и конструктивизм. Наиболее известным теоретиком более ранней концепции примордиализма считается Э. Смит, который указывает на 6 признаков различий межэтнических сообществ: 1.общее название (этноним); 2. Общий миф о происхождении; 3. Общая история; 4. Общая обособленная культура; 5. Ассоциация с определенным ареалом; 6.Чувство солидарности.То есть, при этих условиях этнизм рассматривается как формирование в определенных процессах исторического развития культурной гомогенности, ощущении единства и солидарности, а также самосознания, которое выражается посредством этнонима. Более современная теория этнизма и национализма – конструктивизм — акцентируется не на жестких, объективных атрибутах (ареал, язык, религия и прочее), а на общем культурном облике, где этнизм выступает как искусственная конструкция, очерченная определенными элитами. Как пишет М. Моэрман, в такой «конструкции» нет «ни особого образа жизни, ни обособленного языка, ни эксклюзивных традиций, ни отдельной религии». Теоретическая база этого направления сформировалась в «манчестерской школе» (М. Глакман, К. Митчелл, Ф. Майер, А. Коэн, А. Эпшейн), школе Фредерика Барта, а также на основе теорий Эрнеста Геллнера и Бенедикта Андерсона.
Как сторонник движения конструктивизма Б. Андерсон выразил свои позиции в труде «Воображаемые общности» (Imagined communities).
Основной целью книги Андерсона являлись предварительные комментарии об «аномалиях» национализма. По его мнению, обсуждения этого термина как в рамках марксистской, так и либеральной теории являются запоздалыми птолемеевыми попытками «спасти явления», следовательно, есть необходимость повести перспективы разъяснения данного термина в соответствии с «коперниковым путем». Национализм, по его мнению, является, скорее своеобразной культурной конструкцией. Чтобы понять это подобающим образом, нам придется рассмотреть, как он формировался исторически, какие пути менял в ходе истории и почему по сей день обладает столь глубокой эмоциональной легитимностью. Андерсон отмечает, что это явление возникло произвольно в конце 18 века, посредством определенных виртуальных исторических сил. Идеи данных кругов распространились в различных категориях общества и консолидировали в среде широких масс политическую и идеологическую конструкцию, которая генерировала людей.
При предложении рабочих определений нации и национализма теоретики нередко оказываются в тупике, что связано со следующими парадоксами:
- Объективность современности наций глазами историков с одной стороны, а с другой – субъективная архаичность наций глазами националистов.
- С одной стороны официальная универсальность национализма как социал-культурного понятия, с другой – ассиметричные особенности его специфичных проявлений.
- С одной стороны, политическая мощь национализма, а с другой – его философское убожество и даже внутренняя несогласованность. Иначе говоря, в отличие от иных «измов», национализм пока не имеет своих великих мыслителей – гоббсов, марксов или веберов.
Андерсон продвигает следующее определение нации – это воображаемая политическая общность, которая непременно ограничена в своих представлениях, в то же время, обладает суверенитетом.
Она воображаемая в том смысле, что даже представители самых немногочисленных наций не знают всех своих сородичей, не видели и не слышали их, но у них одни и те же представления о родной общности. В этом смысле метко выразился Геллнер: «Пробуждение самоопределения наций – это не национализм, оно создает нацию, словно именно так она и существует».
Рубежи нации, тем не менее, ограничены, поскольку даже миллиардные нации имеют границы, за которыми проживают другие нации, и даже одержимые мессианством нации не представляют себя космополитами.
Нация представляется суверенной, что проявилось в век Просвещения в виде возникновения религиозного многообразия и восприятия нации как свободной единицы. Символом этой свободы является суверенное государство.
В конце концов, нация является воображаемой общностью, и, несмотря на неравенство и эксплуатацию, нация рассматривается как глубокое и горизонтальное партнерство. За последние 200 лет людей не столько убивали, сколько они сознательно шли на смерть во имя выдуманного «продукта».
Как отмечает Андерсон, нация и национализм являют собой «особую культурную конструкцию», «наиболее универсальную ценность политической жизни», а не идеологию. Получается, что они имеют ценностной, этический характер, что приближает их к дюркхеймовскому «нравственному сообществу» — с установившимся убеждениями и традициями. Он пишет: «Я всего лишь полагаю, что национализм нужно рассматривать не в сугубо политической плоскости, а в обширном культурном пространстве. Решение возникшей в прошлом этой задачи может быть рассмотрено только в соотношении двух культурных систем – конфессиональных общин и династийных государств. Оба в период своего расцвета имели скоординированный потенциал, каковым сегодня является национализм». Автор обращает внимание на то обстоятельство, что обе эти системы были нацелены на сохранение единства народа – первое делало это за счет латинского , а второе – внушая веру в династии.
Как пишет Андерсон, одним из важных предпосылок распространения националистического дискурса стало формирование капиталистической печатной промышленности в начале 16 века. Книгопечатание стало очень важной капиталистической продукцией до промышленной революции. Это положило начало процессу замены книгопечатания на латинском языке книгами на местных языках. Андерсон выделяет и ряд других важных факторов в деле укрепления местных языков – Реформацию и укрепление монархий. Три этих фактора связаны, и Андерсон говорит «о коалиции Реформации и печатного капитализма».
Автор обращает особое внимание на формирование американских наций-государств под испанской короной. Этот пример важен для него постольку, что он позволяет доказать – ни экономический интерес, ни либерализм, ни Просвещение, ни культурная и языковая разница не сыграли принципиальную роль. В ряду определенных факторов он выделяет два – установление колониальной бюрократической власти в рамках провинций, которые потом превратились в национальные государства, и деятельность местных издательств.
Закат национально-освободительной борьбы на американском континенте совпал с периодом подъема националистических движений в Европе (1820-1920). Во второй половине XIX века резкое повышение уровня грамотности, торговли и промышленного производства сообщили новый импульс локализации языковой политики династийных государств в Европе. Государственные официальные языки получили более высокий статус и власть. Именно в этот период сформировался «официальный национализм». Это стало реакцией правящих элит на исключение маргинализации формирования воображаемых сообществ. При любых условиях официальный национализм скрывал несоответствие нации и династийного государства.
«Последняя волна» национализма покрыла также колониальные территории Азии и Африки, что было вызвано новой экспансией мирового капитализма. Как отмечает Маркс, для распространения своих товаров буржуазия стремилась достичь мирового господства. Ради укрепления своего влияния колониальные государства учреждали стандартизированные школы в столицах колоний. Эти реформы образовательной и административной систем создавали условия для формирования новых «воображаемых общин», в которых аборигены видели свое «национальное».
В вопросе патриотизма и расизма Андерсон выступает с позиций адвоката. Он категорически противопоставляет два этих понятия, отмечая, что национализм (патриотизм) «в национальном сознании играет на удивление незаметную роль». Нет и безграничной ненависти к врагу, но самодовольствие и любовь к родине являются эмоциональной платформой национализма, что является культурным продуктом шовинизма. Андерсон связывает эту политическую эмоцию с любовью в семье и чувством верности. Спецификой таких эмоций является «натуральность», естественная предначертанность. В этом дискурсе Андерсон справедливо замечает, что этническое происхождение не выбирают. Верность нации, как и верность семье требует жертв. «Смерть во имя нации указывает на морально величие…» — пишет Андерсон, выступая при этом больше как представитель националистического дискурса, чем его аналитик.
В этом дискурсе важное значение имеет национальная память. Например, для каждого армянина важна память жертв геноцида армян в Османской Турции, которая в сознании идентифицируется как «история родичей». Это тоже один из механизмов выстраивания национальной генетики.
Таким образом, Андерсон считает, что нации по сути являются воображаемыми общностями. Люди рождаются в каких-то сообществах, осваивают присущие данному сообществу некие представления, частично под влиянием политической рекламы они обособляют себя от других народов. Андерсон считает, что между общинами нет существенных отличий, но они в достаточной мере влияют на наши действия. Естественно, мнение Андерсона было подвергнуто критике многими теоретиками, которые считают, что нации в глубинном смысле отличаются друга от друга, и это не вопрос воображения.
