Трансформация гендерных ролей и домашнее насилие в зоне конфликта
Нона ШАХНАЗАРЯН
Стэнфордский университет
Сан-Франциско, США
Эпиграф: Лев есть лев, и неважно — самка или самец…
Цитата по Средневековому армянскому эпосу «Сасна црер»
В настоящем эссе я попытаюсь установить некоторые неочевидные связи между политической активностью женщин, трансформацией гендерных ролей в зоне военного конфликта и домашним насилием. В нем затрагиваются как минимум несколько пересекающихся локусов политической жизни армянства: Армения, Карабах и локальные политические единицы первой и второй, то есть марзы и районы. Ситуация с политическими правами женщин в этих локусах, если упростить, характеризуется эпитетами плохая, очень плохая и никудышная[1].Градус идейно-политического состояния в российском обществе измеряется по отношению граждан к Сталину – это значимый водораздел. Позвольте мне утверждать, что таких термометров в армянском обществе, скорее всего, несколько, среди них есть константы (1915 г.), но есть и переменные — отношение к женщине, к ее роли и материнству, к домашнему насилию[2]. Эти переменные — интересный градусник для измерения идейно-психологического здоровья в Армении и в Карабахе. Женщина, домашнее насилие и политическая власть — три ключевых слова обещают эвристические углы обзора. Как все эти параметры реагируют на военный конфликт? Как меняется статус женщины в поствоенном обществе?
Чтобы ответить на поставленные вопросы, необходимо сначала отрезюмировать, что происходит в этой сфере в относительно стабильном обществе. В первые годы независимости было распространено мнение, что достигшие политических или экономических успехов женщины добивались этого с помощью протекции влиятельных людей. Нора Дадвик отмечает, что подобное отношение свидетельствует о дилемме, с которой сталкиваются женщины, участвующие в политической деятельности в Армении. Считалось, что без одобрения и поддержки со стороны мужчин такие карьеры были бы практически невозможны. Подобное отношение подтверждает «народное предубеждение, что женщины в политике просто инструменты мужчин» (Dudwick 1997, 244-245).
Неизбежный опыт участия женщин в военном конфликте, однако, внес свои подчас замечательные, а подчас и зловещие коррективы (зловещие из-за всепронизывающего разрушительного психологического эффекта любой войны, пресловутый ПТСР – поствоенный синдром).
Пик женской политической вовлеченности (более чем шесть женщин с министерскими портфелями, включая Минюст и здравоохранение) пришелся в Карабахе на конец 1990-х. Возникает непраздный вопрос – возможно ли связать такие показатели с активным участием женщин в войне? Можно ли утверждать, что военное участие конвертировалось в политические статусы после войны как видимый, осязаемый результат социального признания вклада женщин? Если так, то легитимация женской включенности на правах субъекта политического действия и выработка системы поощрения, скорее, историческая аберрация, чем «нормальный» сценарий послевоенного развития и (пере)распределения властных статусов.
Дело в том, что женщины активны во время любой войны, но сразу после её окончания их обычно «задвигают обратно на свое место», как это показал опыт Второй мировой войны в том же Нагорном Карабахе (моя собственная прабабушка, несмотря на все целенаправленные официальные аффирмативные акции советского руководства, занимала должность бригадира в колхозе только в годы войны, когда мужчины были на фронте; и ей пришлось немедленно ретироваться, когда последние вернулись). Тем не менее, возможно, ситуация все же другая, когда война у твоего собственного порога. Больше того, когда массовая мобилизация и совместная борьба за выживание становится наиважнейшим маркером идентичности.
Empowerment по-карабахски
Проблемы безопасности в Нагорном Карабахе полностью формируют гендерные риторики, популяризирующие образ «нашей традиционной» женщины. Во время президентских выборов 2007г. в прессе прозвучала ставшая крылатой фраза «Нам не нужен гламур, нам нужен папа» (то есть нам нужна сильная мужская рука, необходим знакомый из ранних опытов патронаж и граничащая с авторитаризмом забота и защита). Сильная фигура, подходящая к ситуации форс-мажора (внешней опасности), когда военные и иные силовые институции находятся на пике своей востребованности, имеет свои труднооспоримые онтологические резоны. Тем не менее, история женского водворения во власть (эмпаурмента) имеет свою отличающуюся в регионе историю – кажется, что женщины добились тут гораздо более всеобъемлющего политического участия и представительства, чем где бы то ни было в регионе (принимаются в расчет пропорциональность, а не абсолютные цифры). В политическом поле Нагорного Карабаха действуют те же, что и в бывшем СССР 20-типроцентные квоты, но налицо более высокая доля участия и больше женщин-министров. В настоящий момент в Парламенте только 4 женщины-депутата. Доля женского реального участия (а не показательного присутствия) не просто формально высока, но и эффективна – 4 из 33 депутатов (13,2%), и 4 из 12 министров (33%).
Сразу после войны и в начале 2000-х женщин с министерскими портфелями было больше (около шести). По мнению М. Маиляна, все эти женщины представляют собой типовую модель «самовыдвиженок» («self-made women») (Масис Маилян, интервью 2015). Они добились высоких постов в силу своих профессиональных навыков и трудолюбия, то есть по вожделенному меритократическому принципу. Однако, данное обстоятельство не влияет на поддержку ими идеи гендерного равноправия. Они репрезентируют себя сугубо профессионально (как специалисты), сознательно дистанцируясь от феминистских ценностей ввиду низкой популярности последних.
В своем интервью помощник президента НКР по культурным вопросам, активная участница нагорно-карабахской войны, в прошлом талантливая актриса Жанна Галстян отразила свой анти-феминистский подход к вопросам женской солидарности в короткой, но ёмкой фразе – «Зачем делить нацию на мужчин и женщин» (Галстян, интервью 2004). Выглядит так, что пока конфликт не разрешится, особенно значительных перемен ожидать не приходится.
Дискурс о домашнем насилии принял здесь после войны достаточно полярные формы. Одна группа опрошенных в октябре-ноябре 2016 г. карабахцев считает, что уровень домашнего насилия после войны пошел на спад, поскольку мужская половина общества высоко оценила совместные партнерские усилия как на войне, так и в послевоенном быту. Точка зрения второй группы стоит на прямо противоположной платформе: война стала для многих тяжелейшим психологическим испытанием, которое породило самые острые формы поствоенного травматического синдрома, усугубляющего прежние проявления домашнего насилия.
По всей вероятности, обе точки зрения имеют право на жизнь. В любом случае, одно известно точно и однозначно – домашнее насилие в разной степени и форме присутствует в любом обществе, и оно напрямую влияет на уровень женского политического участия, порождая низкую самооценку и пагубные последствия для человеческого достоинства. Несмотря на множество «но», мой аргумент заключается в том, что политическая сфера в Нагорном Карабахе представляется в большей степени подготовленной к принятию женского лидерства, чем в Армении. И это имеет свои глубинные корни.
Лара Агаронян из Женского ресурсного центра объясняет это следующим образом: «В Армении это больше выглядит как мальчишеский клуб. В Карабахе больше шансов для женщин дойти до президентства, потому что там в корне другая структура власти и другой тип иерархии. Большинство лидеров просто воевали вместе за независимость. Конечно, женщины были вытеснены из политической сферы после войны, но сама структура власти там принципиально иная. Я наблюдала, как разговаривала бывший член Парламента Аревик Петросян с Ашотом Гуляном – надо сказать, абсолютно на равных. Возможно, потому что в войну воевали как мужчины и для мужчин, так и женщины и для женщин. Горизонтальное и вертикальное работают одновременно, и горизонтальная борьба здесь важна» (Агаронян, интервью «Женщины в политике в Нагорном Карабахе: иная структура власти?» 2016)[3].
Что касается локальных органов исполнительной власти, они содержат в себе целый ряд головоломок как в Армении, так и в Карабахе. Несмотря на аффирмативные действия со стороны государства, в Армении хуже всего дела с политической представленностью женщин обстоят в локальных органах власти, где, к примеру, количество женщин, занимающих пост старост сёл, критически низкое, а в этом году и вовсе приравнялось к нулю. Кроме того, избранные по мажоритарной системе кандидатки почти поголовно берут самоотвод, при этом не приводя вразумительных объяснений (пользуясь туманной советской формулой «по семейным обстоятельствам»).
Это подводит к заключению, что сила инерции и сопротивления обычного права (адата) формальному праву остается весьма значимой, что позволяет патриархальному порядку постоянно добывать ресурсы для самоусиления даже в ситуации, когда тотальный кризис налицо. Но именно в сфере сельского управления мы не наблюдаем интересные различия в поствоенной де-факто Нагорно-Карабахской Республике. Последние точечные исследования[4] показали огромный разрыв как в количестве, так и в качестве женского локально-административного лидерства. Во-первых, около дюжины сел в Карабахе управляются женщинами. Во-вторых, они это делают со значительным прогрессом, зачастую принимая села с тотально минусовыми показателями по всем возможным измерениям. Здесь снова возникает упрямый вопрос – все-таки речь в этих случаях идет о меритократии (заслуги и признание), или эти села со всеми сопровождающимися напастями никто кроме этих женщин не берется приводить в порядок (остаточный принцип и трудный, непривлекательный фронт работы)?
Так или иначе, в Степанакерте нередко обсуждается перспектива женского президентства или, возможности женщин занять пост министра обороны. Считать, что женщины, назначенные на высокие посты, использовали свое служебное положение для продвижения идеи гендерного равенства, на сегодня нет никаких оснований. Вместо этого они публично на все лады выражают идею позитивности патриархальных отношений.
В настоящий момент проведено недостаточно исследований, чтобы выдвигать гипотезы, что ситуация в Нагорном Карабахе является исключительной. Выводы делать преждевременно, необходим скрупулёзный анализ гендерной ситуации. Не исключается, что ответ лежит на поверхности. Высокий процент смертности мужчин во время войны способствовал привлечению женщин в политическую сферу, за неимением «лучших» кандидатов. Спустя 25 лет, когда выросло новое поколение мужчин, положение дел снова могло бы измениться. Однако, пока этого не происходит. Возымеет ли ситуация войны в Карабахе уравнительный эффект в сфере политического лидерства и гендерных отношений в целом, покажет время. Но то, что эти изменения имеют мощный потенциал, чтобы стать знаковым стандартом преуспевающей непризнанной демократии, отрицать вряд ли кто-то может.
Трудно оспорить и тот факт, что политическая деятельность требует профессионализма и особых навыков, которых у большинства женщин не имеется просто в силу того, что политическое поле было долгие годы/тысячелетия закрыто для них. И теперь, даже если женщину впускают в политику (не важно, для проформы или по-настоящему), она исполняет чаще всего «прилипшие» к ней традиционные роли. Так, женщина может заниматься культурой (как важное звено в цепочке преемственности традиционных и национальных ценностей), здравоохранением (гендерно предписанная роль актора, обеспечивающего уход за больными в семье и в государстве), образованием (роль воспитателя своих и, соответственно, всех детей). Такой подход переноса приватных ролей в публичное пространство неизменно получает публичное одобрение. Однако, в этом и заключается инерционное мышление, поскольку никакого конфликта в рамках стереотипного восприятия «чисто женских ролей» не возникает. Другое дело — управлять страной, армией, правосудием – вот где проявляется когнитивный диссонанс – «не женское это дело, так уж сложилось исторически», и незачем ломать порядок.
Кому-то мой следующий пассаж может показаться гаданием на кофейной гуще, но это не помешает мне сказать, что, все же, недалек тот день, когда женщины в Карабахе будут претендовать на самые «мужские» министерские портфели. Например, министра обороны. Нигде более чем в этой сфере государственного «руления» интересы женщин (и их детей) не пересекаются с государственным интересом. Такая вот win-win формула.
Источники и литература
«Полевые материалы и наблюдения» Ереван (Армения), август 2015, октябрь 2016.
«Полевые материалы и наблюдения» Степанакерт и сёла (де факто НКР), 2000-2001, 2007, 2015, 2016.
Амбарцумян, Гаяне, НПО «Женский ресурсный центр» в де-факто НКР, интервьюер Нона Шахназарян. «Миротворчество в перспективе женского вопроса» (21 октября 2015 г., 7 октября 2016).
Ааронян, Лара, Соучредитель НПО «Женский ресурсный центр», интервьюер Нона Шахназарян. «Женщины в политике в Нагорном Карабахе: иная структура власти?» (11 мая 2016 г.).
Воронков, Виктор, директор Центра Независимых Социологических Исследований (ЦНСИ), интервьюер Нона Шахназарян. «Важно ли быть женщиной, чтобы воспроизводить феминистские ценности» (15 января 2016 г.).
Восканян, Альберт, НПО «Центр гражданских инициатив», интервьюер Нона Шахназарян. «Гендерные проблемы и политические вызовы на селе» (8 мая 2014 г.).
Галстян, Жанна, тогдашний работник аппарата президента де-факто НКР, интервьюер Нона Шахназарян. «Женская солидарность в Нагорном Карабахе» (6 сентября 2004 г.).
Даниелян, Анаит, НПО «Степанакерт Пресс-клуб», интервьюер Нона Шахназарян. «Социальные программы: надо готовить общество…» (31 августа 2015 г.).
Крикорова, Жанна, проректор университета «Месроп Маштоц» в НКР, интервьюер Нона Шахназарян. «Женское политическое участие в Нагорном Карабахе: верхушка и основание айсберга» (25 февраля 2016 г.; 8 октября 2016 г.).
Маилян, Масис, Председатель аналитического центра «Общественный совет по международным отношениям и безопасности», интервьюер Нона Шахназарян. «Женское политическое участие в меритократическом измерении: профессионализм versus проформа» (30 августа 2015 г.).
Манукян, Арам, партия «Армянский национальный конгресс», интервьюер Нона Шахназарян. «Женщины лучше работают: партийные квоты» (2 сентября 2015 г.).
Маркарян, Никол, кафедра культурологии Ереванского государственного университета, интервьюер Нона Шахназарян. «Женщины в политике и в экономике Армении» (1 сентября 2016 г.).
Минасян, Лидия, НПО «Общество без насилия», интервьюер Нона Шахназарян. «Много сопротивления снизу. Домашнее насилие в Армении: международное законодательство и частные кейсы» (1 сентября 2015 г.).
Мкртчян, Кнарик, НПО «Женский ресурсный центр», интервьюер Нона Шахназарян. «Реакция женщин и их окружения на домашнее насилие. Матери-одиночки – это семья?» (2 сентября 2016 г.).
Шахназарян, Гоар Ереванский государственный университет, интервьюер Нона Шахназарян. «Женские НПО и националистические движения в Армении» (28 августа 2015 г.).
Бебель, Август. Женщина и Социализм. Москва: Государственное издательство политической литературы, 1959.
Ленин, Владимир Ильич. «Советская власть и положение женщины.» Газета Правда, 1919.
Шахназарян, Нона В тесных объятиях традиции: война и патриархат. Санкт-Петербург: Алетейя, 2011.
Овнатанян, Тамара, ред. «Де-юре – де-факто: Метаморфозы квоты.» Женщина и Политика. май 2012 г. http://womennet.am/wp-content/uploads/2012/06/119a.pdf.
Dudwick, Nora. “Out of the Kitchen into the Crossfire: Women in Independent Armenia.” In Post-Soviet Women: From the Baltic to Central Asia, edited by Mary Buckley. Cambridge: Cambridge University Press, 1997.
Freedom House. “Nations in Transit: Armenia.” Freedom House. 2013. https://freedomhouse.org/report/nations-transit/2013/armenia.
19 Из интервью с Лидой Минасян из организации «Общество без насилия» следует, что движение вперед тормозит не судебная процедура или законодательная база, а скорее, инерция традиционных отношений и принятие самими пострадавшими неравноправных гендерных ролей как естественных. В качестве примера можно привести следующий случай: в одном из провинциальных городов Армении молодой женщине, матери троих детей, муж нанес 21 ножевое ранение. Она чудом выжила, и при активной поддержке активистов и адвоката из организации «Общество без насилия» прошла через всю процедуру суда. Преступнику-мужу достаточно было позвонить ей из тюрьмы и, видимо, красочно обрисовать перспективы ее будущего с детьми и без мужа, и женщина отозвала свое заявление, чтобы вернуть его в семью. И это не единичный случай, хотя и наиболее драматичный.
20 По данным Парламентской Ассамблеи Совета Европы (ПАСЕ) на 2007 год, в Европе ежегодно погибает от домашнего насилия 600 женщин. Однако это не помешало националистически настроенной общественности трех южно-кавказских республик отрицать факт существования домашнего насилия в своих странах. В Армении в связи с этим произошла скандальная история. В начале 2000-х Институт по освещению войны и мира (ИОВМ, IWPR) опубликовал коротенький репортаж об истории замужней армянки, пытавшейся спрятаться от произвола мужа и его братьев в Женском кризисном центре. За это муж плеснул ей в лицо азотной кислотой, в результате чего она ослепла. Этот случай не послужил поводом для отказа властей от становившегося абсурдным отрицания домашнего насилия в стране. В последнюю декаду дискурс отрицания насилия в семье был вытеснен на обочину социальных дебатов.
[3] Относительно силен также специализированный по гендерным вопросам НПО сектор (сравниваются подобные де-факто государства региона). Женский ресурсный центр с филиалами по Республике Армения имеет свой офис и в Нагорном Карабахе (директор Гаяне Амбарцумян). Центр имеет в своем распоряжении помещение, куда приходят женщины вместе со своими детьми в случае злоупотреблений и физического насилия в семье. Кроме того, каждое воскресенье и по другим праздничным поводам женщины приходят в центр для общения за чашкой чая, ознакомления с гендерной литературой и событиями в мировой политике.
[4] Полевые исследования, поддержанные Центром армянских исследований Университета Южной Калифорнии, проводились осенью 2016 г. в селах Гадрутского и Мартакетского района совместно с Севан Беукян и в селах Карвачара (Кнараван, Егегнут, Дадиванк) самостоятельно автором.
