Возвращение и его альтернативы: международное право, нормы и практика, дилеммы этнократической власти, реализация, справедливость и развитие

Джерард ТОАЛ

Вашингтон

Каждый конфликт уникален и имеет свои отличительные черты, которые необходимо хорошо понимать тем, кто пытается вести конфликтующие стороны к примирению и восстановлению.

Тем не менее, все современные конфликты между сторонами, воюющими за территории и суверенитет, имеют общие структурные характеристики и представляют схожие дилеммы для международных акторов,  пытающихся ликвидировать последствия страданий и перемещений, вызванных этими конфликтами.

 

1.         ВЫНУЖДЕННОЕ ПЕРЕМЕЩЕНИЕ: ОБЩАЯ КАРТИНА

 

1.1       Что такое вынужденное перемещение?

В современном мире люди покидают свои дома по самым различным причинам: т.н. «стихийные бедствия», экономическая маргинализация, возможности к существованию в других местах обитания, реализация крупных проектов развития (например, строительство дамб) и климатические изменения. Хотя все эти причины  можно рассматривать как вынуждающие людей покидать свои дома в поисках убежища и возможностей, термин «вынужденное перемещение» наиболее часто используется международными организациями и агентствами по развитию для обозначения перемещения населения в результате конфликтов, насилия и нарушения прав человека. На основе распространенного значения этого термина, утвердившегося в середине двадцатого века, некоторые трактуют вынужденное перемещение еще ​​более узко  — как перемещение, вызванное страхом преследования. Хотя это определение имеет свои проблемы (кто может дать определение «страха» и «преследования»?), термин «вынужденное перемещение» полезен как альтернатива более популярному в СМИ понятию «этническая чистка», поскольку последний термин, как правило, сам является частью языка конфликта. Как и «геноцид», термин «этнические чистки» важен, но мы должны также признать, что этот термин используется конфликтующими сторонами для демонизирования, поляризации и мобилизации.

 

 

1.2.      Определения: вынужденные переселенцы (ВП): беженцы и внутренне перемещенные лица (ВПЛ)

После Второй мировой войны международное сообщество постепенно стало сталкиваться с серьезными проблемами перемещения населения в Европе и разрабатывать некоторые категории и агентства для управления этим явлением. Статья 13  Всеобщей декларации прав человека 1948 г. провозгласила, что каждый человек имеет право свободно передвигаться, покидать страну и возвращаться, и выбирать себе местожительство в своей собственной стране.

Статья 14 подтвердила «право искать и получать убежище от преследования в других странах». В развитие этих минимальных принципов, в январе 1951 года начало работу Управление Верховного комиссара ООН по делам беженцев (УВКБ). В том же памятном 1951 году Конвенция о статусе беженцев дала определение беженца как человека, который «в силу вполне обоснованных опасений стать жертвой преследований по признаку расы, вероисповедания, гражданства, принадлежности к определенной социальной группе или политических убеждений находится вне страны своей гражданства и не может или, вследствие таких опасений, не желает пользоваться защитой этой страны, или тот, кто, не имея определенного гражданства и находясь вне страны своего прежнего обычного местожительства в результате подобных событий, не может или, вследствие таких опасений, не желает вернуться в нее». Дополнительный Протокол 1967 года ликвидировал исходные географические (только для Европы) и временные (только до 1951 года) ограничения, которые сопровождали это определение.

 

Однако концептуальные ограничения сохранялись. «Беженец» являлся точным юридическим термином, который включал не всех насильственно перемещенных лиц, но только тех, кто пересек международные границы, перейдя под юрисдикцию другого государства. Беженцы были заметной проблемой после Второй мировой войны, но гуманитарные проблемы, порожденные насильственными групповыми конфликтами, т. н. «гражданские войны» во второй половине ХХ века со всей очевидностью показали, что необходимо уделить внимание людям, которые были перемещены в пределах государства. Только после войны 1991 года в Персидском заливе и конфликтов, возникших в результате распада Советского Союза и Югославии, Организация Объединенных Наций в конечном итоге выделила «внутренне перемещенных лиц» (ВПЛ) в отдельную категорию.  «Руководящие принципы по внутреннему перемещению ООН» от 1998 г. – важный документ с точки зрения развития норм, определил эту категорию следующим образом: «Лица или группы лиц, которых заставили  или вынудили бросить или покинуть свои дома или места обычного проживания, в частности, в результате или во избежание последствий вооруженного конфликта, повсеместных проявлений насилия, нарушений прав человека, стихийных или вызванных деятельностью человека бедствий, и которые не пересекали международно-признанных государственных границ». В то время как «режим беженца” установлен международным правом и дает УВКБ ясный мандат, «режим ВПЛ» базируется на нормах и представляет юридически расплывчатую задачу для таких агентств, как УВКБ ООН. Как указывали многие, само развертывание этих категорий может стать аспектом конфликта, когда одни отстаивают международную границу, описывая перемещенных лиц как «беженцев», а другие решительно обозначают их как «вынужденных переселенцев». Наиболее важно то, что мы имеем дело с «насильственно перемещенными лицами», и существует ряд действующих правовых обязательств и норм, определяющих, как следует обращаться с ними. Некоторые из норм весьма подробны и конкретны.

 

1.3.      Численность

Современная мировая статистика вынужденного перемещения подчеркивает, насколько широко распространена эта проблема человеческой безопасности. По последним оценкам УВКБ, в мире насчитывается в общей сложности 43,300 млн. лиц, насильственно перемещенных в результате конфликтов, насилия, преследований и нарушений прав человека[1]. Из них примерно 27,100 млн. являются ВПЛ и 15,2 млн. являются беженцами. По всей Европе и Центральной Азии с принудительным перемещением столкнулись пятнадцать стран: Азербайджан, Армения, Босния и Герцеговина, Хорватия, Кипр, Грузия, Кыргызстан, Косово (непризнанное многими государствами) Македония, Черногория, Россия, Сербия, Турция, Туркменистан и Узбекистан. В 2009 году в регионе насчитывалось примерно 2.5 – 2.6 миллиона перемещенных лиц, из которых до 140,000 тыс. беженцев и 2.4 млн. ВПЛ[2].

 

Случаи вынужденного перемещения можно классифицировать как продолжающиеся и непосредственные (например, Ош 2010 к моменту написания) или затяжные. В настоящее время для разрешения активных ситуаций с перемещениями международные организации могут опираться на ряд фондов для реагирования на чрезвычайные ситуации. Эти возможности международного сообщества проявились в 2008 году во время грузино-югоосетинско-русской войны.

Затяжное перемещение – это ситуации, в которой «процесс для нахождения долгосрочных решений тормозится, и/или ВПЛ маргинализированы вследствие нарушений или отсутствия защиты прав человека, включая экономические, социальные и культурные права»[3]. Лидером по затяжной ситуации внутреннего перемещения являются Кипр, который имеет наибольшее число ВПЛ (22,3%) в процентах от общей численности населения, Азербайджан (по оценкам, 6,7% населения), и Грузия (5,3%)[4]. В лидерах этого списка не числится Босния и Герцеговина, в которой больше, чем половина 4.2 – миллионного довоенного населения составляли ВПЛ, перемещенные в результате войны в 1992-95 гг., но в которой произошло возвращение более одного миллиона человек, то есть примерно половины ВПЛ к ситуации, когда репатрианты стали общинами этнических меньшинств. В 2010 году в Боснии официально было 113,000 перемещенных лиц. Опыт Боснии и Герцеговины по возвращению сложен и обусловлен ​​множеством уникальных аспектов этого конфликта. Страна примерно на десятилетие стала лабораторией грандиозного эксперимента (благородное дело защиты прав человека, с точки зрения его поборников, и громоздкая социальная технология, с точки зрения его критиков) по осуществлению процесса возвращения, который исключил возможность «обратных этнических чисток»[5].

 

1.4.      Индивидуальный выбор

«Конвенция о беженцах» 1951 г.  и «Руководящие принципы по внутреннему перемещению» ООН – это две путеводные звезды, о которых надо помнить, рассматривая возможность возвращения и его альтернативы в условиях Карабахского конфликта. Первый документ имеет статус международного закона, в то время как второй документ представляет из себя кодификацию различных принципов в сфере прав человека, которые утвердились в международном праве менее прочно. Важно понять, что оба документа формулируют либеральный режим, управляющий вынужденным перемещением. Главным в нем является перемещенное лицо как личность с правом выбора решения, где жить. Статья 33 Конвенции 1951 года сформулировала принцип недопустимости принудительного возвращения: «Договаривающиеся государства не будут никоим образом высылать или возвращать беженцев на границу страны, где их жизни или свободе угрожает опасность вследствие их расы, религии, гражданства, принадлежности к определенной социальной группе или политических убеждений».

 

Что касается международного права, то перемещенные лица должны иметь три возможности: (I) право на возвращение в свои прежние места проживания, (II) право на невозвращение,  интеграцию на месте, куда произошло перемещение и (III) право на переселение в третью страну, либо пребывать в качестве беженцев в принимающей их стране или в третьей стране. Эти права, конечно, желательны. Их ограничивают как различные уточнения в международных соглашениях, так и более обычные, но очень реальные структурные ограничения. Например, свобода передвижения невозможна во многих государствах с системой советской прописки, сохраняющейся в формах, которые ущемляют права граждан в государствах-преемниках[6]. Право перемещенных лиц интегрироваться на месте может быть заведено в тупик или ограничено. Варианты расселения в неком третьем месторасположении могут быть очень ограниченными. Возвращение может быть желательным, однако достойное и безопасное возвращение может оказаться невозможным. Короче, вопросы права на возвращение (или альтернативы) должны рассматриваться в контексте более широких структурных процессов: подготовки тех мест, с которых начиналось насильственное переселение, миротворчества, направленного на ускоренное примирение, а также имплементации подобных соглашений на территориях оспариваемых районов.

 

2.   ПОСЛЕ НАСИЛЬСТВЕННОГО ПЕРЕМЕЩЕНИЯ:  ПОСЛЕВОЕННАЯ (POST—BELLUM ) КАРТИНА НА МЕСТЕ СОБЫТИЙ

 

2.1 Модель понимания контекста возвращения

При любом рассмотрении вопроса о возвращении (и его вариантов) необходимо проанализировать обстоятельства перемещения и новый геополитический расклад, сложившийся на местном уровне накануне перемещения. Иными словами, общая картина должна включать в себя четкое видение ситуации на месте. Опираясь на мой опыт в Боснии и Герцеговине, и включив немного воображения для представления идеальной модели прошлого, настоящего и возможного будущего, я считаю, что нужно рассмотреть вопрос о возвращении во всестороннем контексте геополитической ситуации, сложившейся на месте. Можно сказать, что местная геополитическая экономика обладает четырьмя характеристиками:

 

• Пространство: особенности организации и понимания ландшафта, территория государства и его границы.
• Власть: особенности политического строя и набор институтов управления.
• Экономика: преобладающий политико-экономический уклад, обеспечивающий работу и средства к существованию для местных жителей.
• Идентичность: особенности понимания истории, культуры, принадлежности и памяти.

 

2.2. Коммунистическое прошлое

 

На абстрактном уровне контексты прошлого на Балканах и Кавказе встроены в коммунистический миропорядок. Эти особенности включают:

• Пространство: развитую иерархическую систему управления, построенную на сложных этно-территориальных образованиях в рамках сильно централизованной федеральной системы, делающей местные границы важными, но не определяющими,
• Власть: однопартийное авторитарное государство,
• Экономику: государство с социалистической системой развития, осуществлявшее всеобщий контроль и организовавшее колхозы и заводы,
• Идентичность: официальная институционализация различных дискретных национальных идентичностей, сплетенных в гармоничный мультикультурализм, с официальной субординацией всех отдельных национальных идентичностей в коллективных мифах о братских народах и интернационализме.

Рисунок 1: Старый порядок

 

Рисунок 2: Новый порядок: жесткая этнократия

 

2.3 Новый порядок

 

Война и сопровождавшее ее насильственное перемещение на Балканах и на Кавказе приводили к революциям в политической экономике сепаратистских территорий. После изгнания людей с их земель, разрушения экономики и обезображенного в результате боевых действий ландшафта, образовывался новый геополитический порядок со следующими характеристиками:

 

• Пространство: стал возможным новый географический порядок на основе эксклюзивистского этнотерриториального контроля. При таком порядке необходимо четко обозначить, закрепить и обезопасить границы. Дороги и прочие транспортные связи переконфигурируются так, чтобы они отражали наличие и заметность нового порядка. Господствующей пространственной формой становятся барьеры, а не мосты.
• Власть: утвердился новый этнократический порядок власти, институты управления, под прикрытием демократии, были сконцентрированы вокруг привилегированной нации.
• Экономика: когда преобладают кризисные условия и многие люди лишаются своей собственности и бизнеса, для наиболее сильных предпринимателей, не гнушающихся насилия, появляется множество возможностей быстрого обогащения путем лишения собственности (грабеж).  Как только приватизируется бывшая общественная собственность, происходит закрепление неизбежно криминализированной политической экономики.
• Идентичность: эксклюзивистская идентичность возрастает, хотя могут сохраняться ритуальные обращения к мультикультурным понятиям коммунистической эпохи. Наличествуют систематические попытки стереть культурное и физическое присутствие идентичности бывших соседей (которых теперь относят к категории внешних врагов, пришлых мигрантов и остатков бывшей империи). Домицид — преднамеренное уничтожение следов и доказательств существования мест совместного в прошлом проживания, становится новой логикой.  Уничтожение места оправдывается как прелюдия к его «возрождению» в качестве эрзац-копии вымышленного мифического прошлого. Города, деревни и значимые местности переименовываются. Культовые сооружения уничтожаются или присваиваются в попытке представить землю, на которых они стоят, как святую. Для усиления этого эффекта строятся новые военные мемориалы.

 

2.4       Шахматные игры беженцами: возвращение и местная интеграция как продолжение конфликта

В 1994 году в осажденном городе Сараево коллектив издательства “Арт паблишинг сервис” выпустил плакат, на котором высмеивал способы, применяемые националистическими политическими партиями и ополченцами для использования перемещенных лиц в качестве пешек в своих играх и махинациях с этническими группами.[7] Перемещенных лиц, оказавшихся в центре дискурсов о страданиях нации, одновременно ценят и не ценят политические лидеры. В то же время перемещенные лица оказываются на задворках общества в коллективных лагерях — поселениях и жилых комплексах с плохими условиями проживания. Они являются символами жертвенности и очень часто становятся жертвами символических войн, которые ведут лидеры государства или политики во власти с внутренней оппозицией. Страх выйти за рамки предсказуемости и управляемости этих символических политических игр, несомненно, является одним из факторов, которые делают проблему возвращения опасной для нынешних политических лидеров.

 

В любом мирном соглашении право на возвращение, вероятно, будет находиться в центре политических дебатов и дискуссий. Этот вопрос будет иметь значительно больший символический вес и значение, чем фактические и практические аспекты целесообразности и устойчивости возвращения. Данная проблема спойлерам политического процесса предоставит широкое поле для одерживания символических побед и лишения легитимности любого мирного соглашения, поскольку таковое неизбежно будет содержать определенные компромиссы между конфликтующими сторонами.

 

3. ПЯТЬ «R» ПОСТКОНФЛИКТНОГО ПЕРИОДА: ПРЕДУСМОТРЕНИЕ МИРНОГО СОГЛАШЕНИЯ

3.1 Соединяя Пять «R»

Вопрос возвращения требует концептуализации в рамках того, что можно назвать пятью “R” в пост-конфликтных обстоятельствах (по начальным буквам следующих английских терминов): восстановление, реституция, возвращение, реинтеграция и примирение (Рисунок 3). Каждое из вышеперечисленного относится к отдельному процессу, но при этом, они все связаны таким образом, чтобы быть осмысленными и тщательно концептуализироваными для четкого понимания определенных условий возвращения и альтернатив. Восстановление – это очевидная и насущная потребность. Оно обычно включает в себя восстановление поврежденных физических инфраструктур: дорог, мостов, систем водоснабжения, электрических сетей, больниц, школ и всякого рода зданий. Хотя  суть данной работы с виду делает ее в большой степени категорией технической и механической, выбор тех или иных действий, предпринимаемых в ходе восстановления, значительным образом влияет на возможности возвращения и альтернативы. Принимая во внимание ограниченность ресурсов, должны ли ремонтные и восстановительные работы охватить и отдаленные горные  села и деревушки, жизнеспособность которых ограничена? Нужно ли сосредотачивать ресурсы в тех местах, где это необходимо для местной интеграции или тем или иным образом продвигать status quo ante bellum ­(положение, существовавшее до войны) видение возвращения? Имеются ли какие-либо условия восстановления, в том числе географические, которые бы смогли катализировать процесс возвращения?

 

Реституция – тернистый путь в постконфликтных обстоятельствах, однако в возникающих на современном этапе международных нормах она оказывается все больше переплетенной с проблемой возвращения. Международный опыт начала 1990-х годов с этническими чистками в Боснии и Герцеговине особенно актуализировал это.  Нравственным императивом стало недопущение закрепления последствий этнических чисток. К примеру, в Резолюции №620 Совета Безопасности ООН по Боснии 1993 года сказано, что «все перемещенные лица имеют право мирно вернуться в свои бывшие жилища, и в этом им должна быть оказана помощь». Это желание «обратить вспять этнические  чистки» обновило международные нормы, поскольку ранее возвращение означало только репатриацию в свою страну, но не в свой дом. Ныне возвращение означает возвращение в место прежнего проживания, возвращение в бывшее  жилище, — право, которое в дальнейшем нашло свое место в Общем рамочном соглашении, достигнутом в Дейтоне в ноябре 1995 года. Такое соединение реституции и возвращение рассеяно по кодификациям международных норм и практики.  Декларация принципов международного права по внутренне перемещенным лицам была принята в 2000 году вслед за Руководящими принципами по внутреннему перемещению ООН 1998 года. В 2005 году Подкомиссия ООН по продвижению и защите прав человека приняла первые международные стандарты относительно реституции имущества, Принципы Пинейро, по имени бразильского дипломата, составившего их проект.[8] В этих принципах конкретизируются те официальные учреждения и процедуры предъявления претензий, которые необходимы  для реализации реституции имущества как права ВПЛ. Принцип №2 гласит: “Все беженцы и перемещенные лица имеют право на восстановление жилья, земли и/или имущества, которого они  без достаточных оснований или незаконно  лишились, либо на компенсацию за жилье, землю и/или имущество,  которое фактически невозможно восстановить, что определено независимым и беспристрастным органом правосудия».[9] В то время как реституция и возвращение связаны Принципами Пинейро, право на возвращение в место прежнего проживания, возвращение чьего-либо дома как имущества не означает, что ВПЛ обязаны вернуться и жить в данном имуществе. Реституция означает возвращение имущества, но не обязательно означает возвращение прежнего владельца.  В действительности реституция может явиться основой не для возвращения, а для требования альтернатив. Осложняющим фактором реституции является вопрос, растягивается ли этот процесс обратно во времени, для покрытия прежних волн накопления относительно момента лишения имущества.

 

Некоторые мирные соглашения могут подразумевать реинтеграцию и примирение как нормативные задачи. Однако, ни то, ни другое не может быть осуществимо на практике, особенно в случаях, когда перемещения продолжительны. Реинтеграция требует всестороннего подхода к развитию условий существования с тем, чтобы возвращение приняло устойчивый характер.  Реинтеграция «несмешанных» и разделенных общин не гарантирует примирения. Опыт Боснии показывает, что хотя на месте и получили бы развитие узкие формы примирения, о более широких формах примирения, включающих консенсусные нарративы по истории, войне и  общей приверженности предусмотренной форме правления, говорить что-то определенное не приходится.[10]

 

Рисунок 3: Пять «R» в пост-конфликтных контекстах

 

Эволюция норм и практики возвращения и реституции делает индивидуальный выбор главным в этом процессе. Однако, индивидуальный выбор всегда сдерживается структурами,  создаваемыми для решения вышеотмеченных процессов, обозначенных пятью «R».  Любое рамочное соглашение в карабахском случае потребует содействия как тех агентств, которые занимаются имплементацией соглашения, так и его поддержкой, среди которых офис ВКБ-ООН и Всемирный Банк. Практические действия, подобные тем, что отмечены в Принципах Пинейро, могут деполитизировать ситуацию и сформировать технократический подход  к глубоко политическим и эмоциональным вопросам (хотя Принципы и не безупречны).[11] Альтернативные схемы, предполагающие коллективную компенсацию или перемещение населения, но при этом препятствующие индивидулизированным вариантам реституции и/или возможности выбора перемещения, могут натолкнуться на сложности с обретением легитимности на международной арене. Сказав это, можно предположить, что, если Франция, Россия и Соединенные Штаты окажутся способны  продвинуть вперед соглашение об общих принципах, то им предстоит обо многом договариваться между собой для того, чтобы процесс мог заработать. Здесь преобладающие либеральные нормы и геополитический прагматизм в подходах могут столкнуться друг с другом.

 

3.2 Общее рамочное соглашение

 

Продолжая моделирование некоего идеального варианта, в самых общих чертах можно предположить, как может выглядеть глава о возвращении любого Общего рамочного соглашения, заключенного при посредничестве Минской группы. Во-первых, как и в Дейтоне, будет необходимо  предусмотреть главу о «разделение сил» (рис. 4). Это самая большая глава Дейтонского соглашения: в ней подробно изложены процедуры, по которым противоборствующие силы должны были отступить от существовавшей на тот момент линии прекращения огня и от того, что должно было стать границей между образованиями, созданными согласно Дейтону. Это важно, поскольку, таким образом, скорее всего, будет создана «зона разъединения» (ЗР) — демилитаризованная зона, в которой командуют международные силы по поддержанию мира. Это важно потому, что эта зона может стать первой, пробной местностью, скорее всего, неоспариваемой территорией (см. ниже), куда может быть разрешено возвращаться. ЗР имеет много преимуществ. Это демилитаризованная зона, которой в теории и, надеемся, на практике будет управлять орган власти, внесший вклад в идею возвращения процессов, происходящих на  подконтрольной ему территории. Возвращение в ЗР потенциально может быть весьма важным  в качестве первых символических случаев возвращения и демонстрации того, как должен разворачиваться процесс возвращения.

 

Во-вторых, любое Общее рамочное соглашение будет иметь раздел, посвященный вопросам возвращения. Если он будет написан в соответствии с международными нормами, он должен подтверждать право самих людей решать, что им делать: возвращаться, интегрироваться на месте или переместиться в третье место (последнего варианта скорее всего не будет, поскольку подорвет осуществление местного контроля миграционными процессами). Ключевой вопрос заключается в том, какая поощряющая и содействующая структура будет создана в помощь возвращению и/или интеграции на месте. Будет ли она склоняться к одному или к другому? Будет ли право беспрепятственного возвращения включать положения о восстановлении прав собственности или аренды, существовавшие до начала военных действий? Будет ли задействована схема компенсации, и если да, насколько она будет подробна и привлекательна (в смысле финансирования)? Приложение VII Дейтонского соглашения звучит так:

“Все беженцы и перемещенные лица имеют право свободно вернуться в свои родные дома. Они должны иметь право на возвращение им имущества, которого они лишились в ходе военных действий, начиная с 1991 года, и получение компенсации за любое имущество, которое не может быть им возвращено”.

В этой формулировке существенно то, что обеспечивается право повторного вступления во владение собственностью или получения компенсации. На практике очень немногие в Дейтоне верили, что перемещенные лица вернутся (Приложение VII декларировало: выбор права не возвращаться, на местную интеграцию также был правом),  и большая часть националистов полагала, что максимум они смогут учредить номинальную схему компенсации и легализовать тот порядок, который установился во время войны.  В действительности же международные организации, ответственные за выполнение Дейтонских соглашений, учредили структуру,  которая уделила главное внимание и стимулировала, как они это назвали, «возвращениям меньшинства», то есть, возвращению перемещенных лиц в места, где теперь они стали этническим меньшинством. На деле, однако, положение о компенсации не было профинансировано и, следовательно, не было реализовано. Что было реализовано (и потребовало значительных усилий), так это право возвращения своего имущества и право им распоряжаться (первоначально в этом вопросе была некоторая нерешительность). Более того, международные пакеты восстановления не профинансировали местную интеграцию как альтернативу. Люди имели право на это, но международное сообщество, после первоначальных колебаний и не без разногласий, пришло к заключению, что «местная интеграция» закрепляла этнические чистки, в то время как они были заинтересованы в отмене результатов этнических чисток. Это было в русле более широкого видения, заключающегося в том, что реинтеграция была необходима для возможности примирения и строительства мира в Боснии.

 

3.3  Реституция собственности и План введения в действие закона об имуществе

 

Я упоминаю все это для того, чтобы подчеркнуть главное. В Общем рамочном соглашении может быть сформулирован общий либеральный режим по правам перемещенных лиц.  Однако насущным является вопрос о том, какие механизмы вводятся в действие для финансирования возвращения или его альтернатив. Какое из этих прав становится первым среди равных и благодаря этому получает практическую структуру поощрений для реализации этого права? В боснийском случае это была компенсация за утерянное имущество на индивидуальном уровне с возможностью возвращения. В кратком изложении Управление Верховного представителя, международный орган гражданской власти, ответственный за выполнение Дейтонских мирных соглашений, отмел законы военного времени о покинутом имуществе и стал применять по всей стране стандартные юридические процедуры, которые могли бы управлять реституцией собственности и ее осуществлением.[12] Известный План имплементации закона об имуществе (ПИЗИ) был направлен на  деполитизацию всего вопроса об имуществе и возвращении путем инициации процесса, согласно которому люди могли восстановить изначальное юридическое право на предвоенное имущество (включающий права пользователей  на находившиеся в государственной собственности квартиры), и предъявить иск на восстановление своего права на владение или собственность. (См. рисунок 4).

Рисунок 4. Процесс реституции имущества в Боснии (Источник: Toul and Dahlman, 2011, p. 241).

 

 

 

3.4  Информационные кампании и легитимность

 

В плане ПИЗИ дано четкое следствие того, что должно произойти, когда перемещенное лицо обратится с требованием на восстановление  права на владение к Комиссии по требованиям на реальное имущество (орган имущественного регистра, учрежденный по Дейтону) или к местному муниципальному органу. Это было довольно детально разработано; потребовался также целый ряд сопутствующих структурных мероприятий для того, чтобы все это состоялось.    Ключевым пунктом было создание «правового государства», в котором это право было ясно для всех, и не было никакой двусмысленности в вопросе о том, чьи права находятся на первом месте с точки зрения собственности. Это потребовало невероятных изменений в сознании со стороны тех, кто считал, что они в настоящее время владели собственностью, которую приобрели или получили во время войны. То, что прежде казалось неизменным, теперь оказалось под вопросом, когда новый юридический порядок должен был заменить (не-)законность прежнего порядка, установленного во время войны, насилия и перемещений. По всей Боснии были запущены две отдельные общегосударственные информационные кампании с ясным посылом: наступает новый порядок собственности, и пришло время легализовать и оформить свой выбор возвращения или местной интеграции. Эти кампании, возможно, к удивлению некоторых, в целом оказалась успешными.[13] Обычные люди поняли, что живут в домах других людей и что есть процесс, посредством которого они могут приобрести право собственности на свое старое имущество и решить, что с ним делать. Это не значит, что не было сопротивления, цинизма и скептицизма. Плану ПИЗИ сопротивлялись и против него были развернуты различные формы обструкционизма.

 

Рисунок 5: Аспекты Общего рамочного соглашения по возвращению

 

3.5 Возвращение как наземная геополитическая кампания

 

Организация процесса возвращения в Боснии была возложена на УВКБ ООН.  После периода некоторой неорганизованности, УВКБ стало сотрудничать с УВП и силами обеспечения реализации мирного соглашения (IFOR), а также с другими международными агентствами по развитию, заинтересованными в финансировании процесса возвращения, основанном на возвращении национальных меньшинств. Для этого они использовали механизм Специальных сил содействия восстановлению и возвращению (RRTF), который в отдельных регионах Боснии свел все эти структуры вместе для разработки наземной кампании. Я использую военную метафору сознательно, поскольку стратегия RRTF была задумана как стратегическая кампания по «вскрытию» территории для возвращения. Они побывали на местах и, с учетом доставленной разведывательной информации, совместно решали вопросы, позволяющие людям реализовать право выбора возвращения. Вкратце, кампания оперировала тремя преобладающими представлениями о пространстве:

 

1. Зона разъединения (ЗР), что предоставило на начальном этапе возможность «прорывных» возвращений, которые помогли закрепить возвращение как факт и неизбежность для местных сторонников жесткой линии.

 

1. «Возращение на неоспариваемые территории» — возвращение в заброшенные полуразрушенные деревни и города. Во многих случаях, возвращение на неоспариваемые территории происходило в ранее моноэтнические деревни.

 

1. «Возращение на оспариваемые территории» явилось кульминацией процесса возвращения и включало в себя возвращение людей, теперь уже меньшинств, в города, ставшие  бастионами этноцентризма и этнократии (по разным причинам: исторической моноэтничности,  лишений военного периода и расселения людей, представителей этнических групп, также живших там).

 

Карабахский конфликт имеет специфическую географию урегулирования и перемещения, что делает эти географические отличия потенциально проблемными, но в то же время и потенциально продуктивными. (Рисунок 6). Во-первых, первоначально согласованное развертывание международных миротворческих сил вдоль линии соприкосновения делает возможным создание существенной ЗР. Этот регион впоследствии может стать «испытательным стендом» для запуска процесса возвращения. Однако в случае с Карабахом имеются специфические проблемы. Должна ли начальная ЗР быть симметричной, как это было в Боснии, по несколько километров в каждом направлении, а затем расширяться? В случае такой симметричной ЗР на повестку дня вскоре встанет вопрос о возвращении бывших армянских сел Шаумяновского района и самых восточных, «полуостровных» областей Мартакертского (например,  Ленинаван [Марага]) и Мартунинского районов. Подобный исход почти наверняка вызовет разногласия в том, что вопросы возвращения в гораздо меньшие армянские территории будут решаться намного раньше разрешения возвращения в гораздо большие азербайджанские территории. Кроме того, уникальный статус Шаумяновского района, находящегося за пределами НКАО, который провозглашен частью де-факто Нагорно-Карабахской Республики (далее НКР), предоставляет массу возможностей для спойлеров. Один из способов избежать данной проблемы, если модель ЗР вообще будет осуществляться, – это начать с небольшой симметричной ЗР в качестве жеста доброй воли и доверия, а затем поэтапно распространить ее вглубь оккупированных территорий.

 

Во-вторых, многие разрушенные и покинутые села и города в семи районах, которые не являются частью территории бывшей НКАО, представляют собой очевидные возможности для возвращения на неоспариваемые территории. Теоретически для такого возвращения условия более благоприятны, чем в Боснии, поскольку эти территории сами по себе не имеют отношения к спору вокруг статуса Нагорного Карабаха. Стороны, разумеется, будут декларировать фундаментальные различия между этими территориями. Здесь решающее значение будут иметь сознательность и преобладающее доверие. Дебаты по поводу условий возможного мирного урегулирования, включающего возвращение, должны соответствовать параметрам как местной, так и международной легитимности. Хотя международные чиновники могут признавать, что статус Нагорного Карабаха является предметом споров и дискуссий, широкое признание незаконности оккупации земель вокруг спорного анклава не представляет сомнений (Шаумяновский район представляет особый случай). Линии доступа, вероятно, следует рассматривать как законные и разумные соображения безопасности, но оккупация больших участков территории во имя «безопасности» и «защищенности границ» таковыми не являются. До какой степени эту переменную географию легитимности разделяют или не разделяют местные органы власти, является ключевым вопросом для определения вероятности действий внештатных вредительских действий при рассмотрении вопроса возвращения неоспариваемых территорий.

 

Для построения процесса возвращения, организованного вокруг неоспариваемых территорий, необходимо будет действовать поэтапно и осторожно, скорее всего, начать с модернизации транспортных путей и инфраструктуры, затем с возвращения в какое-либо село, и только затем возвращать в такие крупные городские центры, как Агдам, Физули и Джабраил. В остальных местах, таких как Кельбаджар /Карвачар, Джабраил/Джракан, Физули/Варанда и Ленинаван (Марага), имеются  свои собственные истории с глубоким символическим значением для сторон. Управлять процессом поэтапного возвращения будет сложно, как только на столе появится сама возможность возвращения, ожидания возрастут.

 

В-третьих, самые сложные случаи – это, как правило, возвращение на оспариваемые территории. Для любого процесса возвращения Шуша и Лачин, скорее всего, будут самыми сложными местностями. Из-за своего особого символического значения как исторического и культурного места  и для армянского, и для азербайджанского националистического дискурса, из-за статуса самого большого города бывшей НКАО, в котором азербайджанцы составляли большинство населения и стратегического расположения на высотах над Степанакертом (в начале войны реактивными снарядами ГРАД  стреляли из Шуши по Степанакерту), Шуша представляет собой проблему с уникальными вызовами. Лачин имеет еще большее стратегическое значение из-за коридора, соединяющего Карабах с Арменией, а также потому, что с 1994 года это единственное место значительного заселения оккупированных территорий.  Как и коридор Брчко-Добой на севере центральной Боснии, Лачин/Бердзор и дорогу на Карабах описывают как «жизненную артерию» и «дорогу жизни»,  неизбежно стирая этими органическими метафорами само место и права его бывших жителей. Жители, поселившиеся в этих местах, также имеют законные права и потребности, однако они не перевешивают права бывших жителей. Ключевым для любого процесса возвращения станет вопрос, установлен ли механизм разрешения этой коллизии. Сложность здесь заключается в том, что возвращение на оспариваемые территории обычно требует процесса выселения (в предоставленное неподалеку альтернативное жилье) в качестве последнего средства для управления нынешними жителями (уничижительно именуемых «скваттерами»), упорно продолжающими занимать собственность бывших жителей. Возвращение азербайджанцев в Шушу и Лачин является последним вызовом для процесса возвращения. Это возвращение будет иметь мощное значение в материализации примирения, но, если это произойдет, то скорее, станет актом символического значения, а не устойчивого возвращения. Ниже я опишу, почему я верю, что это произойдет.

Рисунок 6: Возвращение как поэтапная геополитическая наземная капмания

 

3.6. Возвращение на оспариваемые территории и либеральная этнократия

 

Одним из самых интересных аспектов, связанных с современной Боснией, является то, как националисты предъявляют претензии на легитимность в условиях преобладающего либерального международного порядка. Милорад Додич, избранный президент Республики Сербской (РС) в 2010), например, защищает право РС на проведение референдума о независимости, поскольку другие прото-государства региона, такие как Черногория и Косово, уже сделали это.[14] В качестве отправной точки легитимности Додич также провозглашает, что Республика Сербская «этнически не чиста».  Мнение таково: «Мы впустили репатриантов и мы относимся к этим меньшинствам  хорошо, у них нет проблем, мы респектабельное либеральное государство». Подобная риторика, как представляется, далека от жестких этнократических настроений людей, подобных Радовану Караджичу. Так ли это или нет, является предметом дискуссий. Это достойно внимания потому, что мы должны думать о контурах нового порядка, который может вызвать постепенное возвращение в неуступчивые сепаратистские регионы (см. Рисунок 7).

 

Рисунок 7: Контуры либерального этнократического порядка

Либеральное этнократическое государство отличается тем, что оно заинтересовано действовать в глазах международного сообщества как либеральный режим, с тем чтобы получить определенные выгоды: более широкое признание, международное участие и выборочное финансирование, а также потенциальный доступ к международным рынкам и продуктам. Настрой таков: «Мы будем прагматичными, не отказываясь от того, кто мы есть, если вы будете прагматичны и примете нас».  Это создает определенные дилеммы для международного сообщества, поскольку во многих отношениях, либеральная этнократия является противоречивым термином: его либерализм предназначен для показа, но этнократия для тех, кто знает. Но это также и открытие возможности для международного сообщества, чтобы начать движение к достижению желаемых целей. В определенной степени контуры либеральной этнократии открыты для переговоров. Хотя это и эксклюзивистское национальное государство, но есть некоторое признание того, что и другие группы тоже могут проживать там. При том, что здесь царит этнократический порядок, есть определенные соглашения о разделе сфер влияния, уступках другим группам. Хотя экономика, берущая корни в преступлениях военной поры, этнократична, некоторые акторы заинтересованы в «легитимизации». При том, что культурный ландшафт по-прежнему представляется и формируется в эксклюзивистских терминах, однако появляется определенная степень терпимости к другим группам, чтобы те смогли начать восстанавливать свои церкви, мечети и памятники (т.е. свой «культурный ландшафт»). Может быть разрешено иметь два названия для местностей, вывески могут отражать наличие иной культуры, кроме доминирующей. Тем не менее, микрополитические акты унижения и вандализма — граффити, осквернение — напоминают меньшинствам, кто по-прежнему доминирует.

 

Такой, в определенной степени, является Республика Сербская сегодня. Является ли это возможным портретом будущей НКР? Есть ли у карабахских армян готовность ступить на лестницу международной законности путем открытости к минимальному символическому возвращению азербайджанцев? Готово ли азербайджанское государство рискнуть выйти за рамки максималистской риторики и начать движение в этом направлении? Есть ли основания для начала диалога по смешанному культурному ландшафту Карабаха и прилегающих районов?

 

4. Перемещенные лица и (не)возвращение домой

 

Вопрос о том, в какой мере перемещенные лица желают «вернуться домой», является эмпирическим и различается от случая к случаю. Одна из структурных особенностей азербайджанских перемещенных лиц состоит в том, что статус перемещенных лиц определяет само их место и жизненные шансы в Азербайджане. Глядя со стороны, кажется, что они – дважды перемещенные лица: они не только были вынуждены покинуть свои родные места, но также и государство, и общество, где нашли пристанище. Эти люди как бы постоянно находятся в зале ожидания, им сказали, что они вернутся домой, но так и не представили условия, при которых они могли бы осуществлять определенный выбор в отношении своего статуса, условий и предпочтений. Как насчет лиц, перемещенных из Азербайджана в Армению? Позволили ли им числиться в категории перемещенных лиц, которые имеют право на выбор в отношении своего состояния?

Исследования антропологов среди перемещенных лиц в Боснии и Герцеговине, а также в других местах, привели к нескольким важным выводам, которые нам не мешало бы рассмотреть. Во-первых, рассмотрение «перемещенных лиц» как со стороны националистов, так и многих международных структур, указывает на то, что некоторые называют термином «предубеждения оседлости», определяемый как тенденция видеть людей в условиях проживания в фиксированных местах, а не с точки зрения жизненного цикла, включающего в себя движение и миграцию. Некритическое представление людей-на-месте, кажется, преобладает над более сложной концепцией людей-в-движении и людей-на-месте. Националисты хотели бы заблокировать перемещенных лиц у себя на воображаемой родине, которую они создали кровавым способом,  в то время как уполномоченные по правам человека хотели бы вернуть людей в свои «изначальные дома», как утверждение справедливости, восстановления, как все было и как должно быть. В этих стандартных предположениях не хватает осознания того, что люди могут и хотят передвигаться, чтобы реализовать свои устремления.

 

Во-вторых, бельгийский антрополог Стеф Янсен предположил, что главной целью перемещенных лиц в Боснии и Герцеговине является снижение непредсказуемости в их жизни.[15] Люди, бежавшие из «горячих точек» конфликтных регионов, находятся в поисках «спокойного места», где могут начать строить предсказуемую и стабильную жизнь. Перемещенные лица вспоминают не прошлые места как таковые, а свою прошлую жизнь в бывших местах, местоположение и жизненный мир, создающие ощущение дома. Эти вопросы не обязательно разделяются в их памяти, и  так получаются «мифы о доме», которые в действительности являются воспоминаниями о прошлых временах и местах. Понимают ли они, что старый порядок (см. рисунок 1), который и обеспечивал эти в целом положительные воспоминания, давно прошел?  Это открытый эмпирический вопрос. Соответствующим подобному возвращению является то, что перемещенные лица могли бы создать для себя мощные творческие «мифы возвращения», конструируемые на сентиментальных и ностальгических воспоминаниях о «доме». Иными словами, перемещенные лица могут жить в неком «жизненном мире», полностью оторванном от реальной ситуации на местах и существующего геополитического порядка в местах своего бывшего проживания. Резкий контраст между воображаемым положительным прошлым и мрачное отрицательное настоящее могут также способствовать проявлению глубокой депрессии и различных психосоциальных расстройств.

 

Однако не следует так полагать. Перемещенные лица могут заново представлять свои дома отдельно от бывших мест проживания, и это так и происходит. Дом для них находится там, где они могут снизить неопределенность и заложить фундамент для будущих поколений. Перемещенные лица могут быть менее заинтересованы в возвращении, чем в воссоздании дома в новом месте. План повторного вступления во владение  собственностью в рамках процесса возвращения может, по иронии судьбы, помочь начать процесс возвращения, с тем чтобы, окончательно покинуть место и двигаться дальше. Возврат утраченного имущества позволяет накопить личные активы для последующей продажи или аренды, т.е. создания ресурсов для строительства дома в другом месте. Важной частью этого процесса является то, что он позволяет перемещенным лицам совершать определенный активный выбор в ходе разрыва связей с местом бывшего проживания. Процесс может быть далек от совершенства, но он дает некоторую возможность личного примирения и перехода. Ключ от бывшего дома больше не напоминает о месте изгнания. Перемещенное лицо делает выбор, чтобы стать человеком, который решил мигрировать.

 

Все эти краткие замечания являются прологом к тому, что я считаю важным моментом: мы не должны предполагать, что перемещенные лица обязательно хотят «возвращения» в свои бывшие дома. Поступить так – радикальный «скачок веры» с их стороны, и многие не желают делать этот скачок. Решающим здесь становится этап человека в жизненном цикле: пожилые люди в целом более склонны к возвращению к земле, которую они знают лучше, чем молодые люди, выросшие в изгнании. Многие могут попытаться вернуться, но, как разумно мыслящие люди, будут сохранять свои возможности также и в местах перемещения. Некоторые из них пожелают, чтобы «их нога была и тут,  и там».

 

В попытке содействовать продуктивной дискуссии по возвращению и его альтернативам, необходимо признать, что репатрианты никогда не смогут «вернуться домой». Вместо этого они могут:

 

• Возвратить имушество, чтобы обеспечить ресурсы на постройку дома в другом месте;

• Совершить психологический переход от «беженца» или «перемещенного лица» к статусу человека, имеющего выбор;

• Оценить перспективы для повторного основания дома в месте бывшего проживания или где-либо еще;

• Возвратиться и затем вновь уехать, если возвращение не будет чем-то устойчивым.

 

Процесс возвращения может стать эффективным средством превращения перемещенных лиц в активных субъектов, в людей, которые делают выбор, а не в пассивные объекты, которых перемещают, как пешки. Речь идет не о возвращении людей туда, где они жили ранее, а о том, чтобы позволить людям стать хозяевами своей собственной судьбы. Речь идет не о прошлом. Речь идет о будущем. Это подводит нас к вопросу о возвращении и развития.

 

5. ОБСТРУКЦИОНИЗМ, ВОЗВРАЩЕНИЕ И РАЗВИТИЕ

 

Для любого процесса возвращения сложной задачей является то, что оно требует определенной степени легитимности не только среди правящих элит, но и  самых мелких чиновников на местах, ответственных за содействие и управление процессом возвращения. После поляризации и глубоких рубцов, оставленных войной,  перспектива возвращения для бескомпромиссных националистов на местах может стать огромной проблемой для их мировоззрения. Внешние враги хотят стать бывшими соседями. Что же мешает им стать еще раз внешними врагами, пятой колонной или авангардом повторного наступления на отвоеванную с трудом территорию?

 

5.1 Обструкционизм, жесткий и мягкий

 

В контексте возвращения обструкционизм – это факт жизни. Главное, что считает международное сообщество своей задачей, это облечь возвращение в форму нового законного порядка. Поборникам местной власти надо каким-либо образом дать право собственности,  или же они могут легко стать вредителями, и их действия могут породить акты неповиновения, способные распространяться волнообразным образом.

 

В Боснии международное сообщество в определенный период имело ресурсы власти на государственном уровне, фиксированное на месте присутствие и реальную власть, чтобы подчинять и смещать обструкционистски настроенных чиновников. В ряде случаев им приходилось использовать эти ресурсы для подавления сторонников жесткой линии на местах, которые активно стремились подорвать процесс возвращения. Обструкционизм принял две широкие формы: жесткий обструкционизм, включающий определенное физическое насилие, и мягкий обструкционизм, как правило, более бюрократический по своему характеру.

 

Обе формы обструкционизма относятся к необходимой для националистов «линии раздела», границы между «нами» и «ими». Сторонники жесткой линии стремятся очень открыто и явно утвердить линии между местными и пришлыми, в то время как мягкие формы делают это скрытно и не так явно для общественности. Процесс ПИЗИ и необходимость представления документов для репатриантов создали возможности для бюрократического обструкционизма. На рисунках 8 и 9  графически представлен спектр тактик, характеризующих обструкционизм.

 

Рисунок 8: Спектр жесткого обструкционизма

 

Рисунок 9: Спектр мягкого обструкционизма

 

В Боснии обструкционизм был преодолен путем смещения с должностей политических деятелей, которые, как считалось, были ответственны за акты насилия и жесткий обструкционизм. С бюрократическим обструкционизмом боролись рядом мер: созданием системы показателей реализации ПИЗИ, выделением грантов местным властям на развитие возможностей, компьютеризацию документации и обучение персонала, назначением представителей «меньшинств» в штат муниципальных властей (часть договоренностей по разделу сфер ответственности), смещением явно обструкционистски настроенных должностных лиц (например, лица, порвавшего формы для возврата имущества на глазах претендентов на репатриацию).

 

Все эти механизмы требуют соблюдения двух требований, которые, как я подозреваю, не будут работать в случае с Карабахом: (I) способность международных должностных лиц на местах контролировать соблюдение согласованных правил и (II) наделение их подлинной властью, подкрепленной, если необходимо, силой для смещения обструкционистов. Учитывая это, я подозреваю, что процесс возвращения на какую-либо оспариваемую территорию в Карабахе будет разве что символичным. Даже в Боснии, где международное сообщество обладало подлинной властью, возвращение во многих (хотя и не всех) местах часто имело символический характер.

 

5.2 Принудительное перемещение и развитие

Всемирный банк, в частности, его Управление социального развития, начало изучать, как принудительное перемещение создает не только барьеры, но и возможности для развития. В октябре 2010 года Банк согласовал с Азербайджаном новую «Стратегию партнерства», предполагающую кредитование с 2011 по 2014 год. Одним из ключевых моментов является повышение эффективности социальных и общественных услуг, в том числе, социальная защита перемещенных лиц. В важной публикации («Насильственное перемещение: вызов для развития») Кристенсен и Харильд (2009) выделяют четыре взаимосвязанные проблемы развития, которые вытекают из перемещения (рис. 10).[16] Каждая из этих категорий содержит ряд проблемных областей, которые я могу разве что кратко перечислить. Вместе они обеспечивают видение того, как должен выглядеть комплексный подход к перемещениям и возвращению.

 

1. Земля, жилье и имущество

 

Здесь проблемой являются условия жизни перемещенных лиц, особенно в центрах коллективного пребывания, и ненадежность владения жильем, от которых страдают перемещенные лица. Компенсация за имущество, а также потенциал и эффективность текущих государственных программ, направленных на перемещенных лиц, также вызывают серьезную озабоченность.

 

1. Восстановление средств к существованию

 

Известно, что перемещенные лица страдают от социальной изоляции и ограничений в интеграции на месте их перемещения. Будь то в месте перемещения или в условиях возвращения, перемещенным лицам необходимо предоставить возможности для создания независимых средств к собственному существованию.

 

1. Предоставление услуг

 

Предоставление перемещенным лицам государственных услуг, таких как здравоохранение и образование, часто является дискриминационным и сегрегационным по своим последствиям. Эта система должна быть сломана, а качество предоставляемых услуг повышено. Необходимо признавать частные потребности перемещенных лиц, особенно в области психосоциальных услуг, которые станут частью любого всеобъемлющего подхода к требованиям предоставления услуг.

 

 

 

1. Ответственное и реагирующее управление

 

Как мы уже отмечали, перемещенных лиц часто рассматривают как пассивных жертв и объектов, а не потенциально устойчивых субъектов, с которыми должны проводиться консультации по всем аспектам решений, затрагивающих их интересы. Предоставление перемещенным лицам документов и статуса, которые не носили бы дискриминационного характера и не ущемляли бы их гражданские права, является частью более широкой проблемы создания структур управления, обслуживающих население, а не интересы элиты и бюрократии.

 

Проблемы развития, очерченные Всемирным банком, применяются как к контексту перемещения,  так и возвращения. На рисунке 11 представлена моя дальнейшая разработка этих категорий в контексте возвращения, с более широким, чем в публикациях Всемирного банка, признанием трудностей, которые возникают в результате геополитических порядков, сложившихся в условиях войны и насилия. Как видно из этой таблицы, центральной является задача создания доверия в государственных учреждениях. Так как этого недостает ни в Армении, ни в Азербайджане, в настоящий момент на процесс возвращения нельзя возлагать большие надежды. Ситуация на Кавказе отличается от Балкан и в другой важной характеристикой, подавляющей рост доверия. Международный уголовный трибунал по бывшей Югославии (МУТБЮ) был несовершенным инструментом правосудия в Боснии и Герцеговине, но, тем не менее, он сыграл жизненно важную роль, предоставив возможность привлечения к ответственности за военные преступления. Местные суды по военным преступлениям в Боснии также несовершенны, но и они бросают вызов безнаказанности за преступное поведение. На Кавказе не существует эквивалента механизма ответственности и правосудия. Цена этого отсутствия уже достаточно высока и продолжает отягощать возможности примирения.

Рисунок 10: Перемещение и развитие: четыре вызова

Рисунок 11: Комплексные параметры возвращения и развития

6. ЗАКЛЮЧЕНИЕ: ВОЗВРАЩЕНИЕ И ЕГО АЛЬТЕРНАТИВЫ

Существует три распознаваемых подхода к проблеме «возвращение и его альтернативы».  Первый обращается к проблеме согласно логике самого конфликта, как это воспринимает каждая из сторон. Несомненно, некоторые азербайджанцы, придерживающиеся жесткой линии, рассматривают возвращение как способ отвоевания территорий и утверждения утерянного суверенитета, в то время как сторонники жесткого подхода в Армении считают его дискурсом, эксплуатируемым в их тактике недопущения нежелательного для них развития событий.  К альтернативам прибегают только в целях окончательного блокирования возвращения и увековечивания статус-кво. Такие представления являются  лишь продолжением конфликта и отражают концепции «нулевой суммы».

 

При втором подходе возвращение и его альтернативы рассматриваются как аспекты процесса восстановления справедливости, как часть необходимого действия, которое позволит  сделать права человека доступными и для жертв насильственного перемещения,   лишения имущества и других серьезных нарушений. Такое видение исходит из общегуманного подхода и рассматривает конфликт не в этнических категориях, а как масштабное нарушение международно-признанных прав человека. При таком видении мы можем  определить целый спектр возможностей, включающих в себя возвращение, реституцию и компенсацию (Рисунок 12). Нужно, чтобы были возможности выбора между ними. Начальная точка – официальные извинения и признание злоупотреблений прошлого. Финансовая компенсация – еще один способ, как и реституция, связанный с процессом ограниченного возвращения, о котором  договорятся стороны. Реституция и возвращение с  восстановлением  на неоспариваемые территории — еще один пункт в вышеупомянутом спектре, причем возвращение на оспариваемое пространство, наверное, является самым совершенным олицетворением процесса восстановления справедливости. Трудность мышления в категориях в отмеченном спектре, однако, заключается в том, что она ведет к «половинчатости», так как подразумевает ограниченность того, что представляет собой  абсолютное право на возвращение имущества, которым владели до конфликта, и выбор – остаться, продать и/или переехать.

 

Третий подход – это реформатирование всей проблемы возвращения и его альтернатив как  аспектов преобразовательного экономического развития всего региона. Возвращение  — это не просто процесс восстановления справедливости  и разрешение конфликта, но необходимая основа для восстановления экономических связей, трансграничных рынков и исторических торговых путей региона.[17] Это касается возможностей  для экономического выбора. Возвращение  подразумевает и работу с прошлым для того, чтобы построить основу для более открытого космополитичного будущего, в котором люди, товары и ресурсы могут двигать и перемещаться во всех направлениях без проблем. Возвращение – это стратегия экономического развития, и она берет начало с наделения людей возможностями в самом регионе, чтобы они могли сделать свой собственный выбор относительно имущества и того места, где они желают жить.

 

Вызов состоит в выравнивании всех этих разнообразных дискурсов таким образом, чтобы те, у кого имеются опасения,  смогли извлечь пользу, перемещенные лица смогли бы обрести справедливость,  и были бы созданы условия для трансформации конфликта. В настоящий момент перспективы для возвращения могут выглядеть призрачными, однако иной альтернативы, кроме как решительно  взяться за дело в сфере возвращения, нет, если стороны конфликта намерены прорвать изнурительный тупик, длящийся уже 17 лет. Время для серьезного размышления о возвращении и его альтернативах наступило.