Лоуренс БРОЕРС
Лондон
Несмотря на то, что всеобщее право на возвращение, как и положено, упоминается как ключевой аспект Мадридских принципов, нынешней основы армяно-азербайджанских переговоров по урегулированию, ожидания армян и азербайджанцев от процесса возвращения кардинально различаются. Общественные дискуссии по возвращению с каждой стороны оказываются зажатыми в тесные рамки идеологических параметров, подчеркивающих одностороннее, без взаимообразности, право на возвращение, без обсуждения того, что требуется от обществ, принимающих переселенцев, или какую роль должны играть условия по возвращению в легитимизации любого возможного мирного соглашения.
Это отражает тот факт, что возвращение перемещенных лиц является одним из самых эмоциональных и символически отягощенных вопросов в разрешении конфликта. ВПЛ и беженцы воплощают человеческую трагедию конфликта (не многие актеры смогли бы так) и в то же время представляют в живой форме национальные притязания на территорию. Для стороны конфликта, потерявшей контроль над территорией, их притязания на эту территорию теряют смысл, если население туда не вернется. Сторона, обретшая контроль над оспариваемой территорией, воспринимает возвращение перемещенных лиц как утрату контроля, угрозу безопасности и возврат к довоенной ситуации. Эти противоречащие политические императивы налагают жесткие ограничения на возможность перемещенных общин делать выбор: интегрироваться ли на местах нынешнего проживания, или пуститься в неопределенность, сконцентрировавшись на идее возвращения и сопутствующих ей мифов.
Общественное понимание проблемы и ожидания от возвращения в Армении и Азербайджане сильно различаются. Азербайджанское общество склоняют к мысли, что все перемещенные лица получат возможность вернуться, а армянское общество — к мысли о том, что возвращение азербайджанцев никогда не состоится (и, разумеется, заселение армянами занятых территорий будет долговременным или необратимым).
Казалось бы, к чему сосредоточиваться на вопросе, который в сегодняшней ситуации затяжного тупика в Карабахском мирном процессе является гипотетическим? При нынешнем положении дел возвращение ВПЛ в ближайшем будущем выглядит практически невероятным, учитывая обстоятельства на месте. Одна из причин состоит в том, что возвращение, как полагается, является стандартной составляющей любого возможного мирного соглашения, а в Азербайджане это воспринимается как нечто необратимое. Итак, одной из целей этой публикации являлось обратить внимание на противоречия между идеализированным, максималистским видением возвращения, встречающимся в национальной риторике, с одной стороны, и прагматическим альтернативами и незавершенными результатами, которыми обычно характеризуется любой процесс возвращения на практике. Малозначительные реплики, которые обычно слышны в разговорах о возвращении, недостаточны, чтобы подготовить население к значительным концептуальным вызовам и неизбежной неразберихе при осуществлении. В основе этих противоречий лежит маловероятность совпадения поддерживаемых государством представлений и вариантов индивидуального выбора людей: после 20 лет предпочтения перемещенных лиц нельзя свести к гладким обобщениям.
Второй целью публикации стало стремление вкратце обрисовать контуры реакции международного сообщества по этому вопросу. Предлагаемые решения проблемы вынужденного переселения в контексте Карабаха, как и любого иного, будут оцениваться, по крайней мере, до определенной степени, на соответствие широким международным нормам. Хотя бывает, что геополитика оказывается выше международной нравственности, тем не менее, есть большой пласт международного мышления и практики, на которые можно опереться. В обсуждении проблемы на местах эта обширная юридическая и институциональная архитектура решения проблемы перемещения рассматривается редко.
В-третьих, эта работа дает ясное представление о различии исходных позиций различных сторон в предстоящих дебатах не только о возвращении, но о более широком и далеко не ясном вопросе сосуществования армян и азербайджанцев в составе одного государства. Как отмечает Табиб Гуйсейнов в этом исследовании: «Азербайджан хочет восстановить довоенную демографию, чтобы ликвидировать приобретения Армении в войне и восстановить свой суверенитет над оккупированными территориями, включая Нагорный Карабах. Армяне, со своей стороны, хотят закрепить этническое размежевание, образовавшееся путем применения силы, чтобы обеспечить контроль над территорией».
В этой же публикации Масис Маилян обсуждает эту же проблему по-иному, подчеркивая разницу между причиной (статус Нагорного Карабаха) и следствием (вынужденное перемещение); согласно этой логике, сначала нужно обращаться к причинам, а уж затем к последствиям.
Работы, представленные в этой публикации, отражают расстояние между позициями конфликтующих сторон по вопросу возвращения. Они также ярко иллюстрируют расстояние между этими позициями и подходом, в рамках которого возможно легитимно реализовать право ВПЛ выбрать различные варианты. Среди прочего, они еще больше подтверждают (если это понадобится в еще большем масштабе) насущную необходимость реальных мер по укреплению доверия. Более того, эти работы (даже в неявной форме) ясно свидетельствуют о необходимости институтов, способных привлекать к ответственности и правосудию за военные преступления. В случае армяно-азербайджанского конфликта таких механизмов не существует, в то время как без них жизнеспособность любого процесса по возвращению вызывает серьезные сомнения.
2. Политическая дилемма в основе управления процесса возвращения
Статьи, представленные в этой публикации, выявляют и различными путями исследуют основной парадокс всех дебатов по перемещению и возвращению в Карабахском конфликте. Суть парадокса состоит в том, что ни один процесс возвращения не может восстановить доконфликтную модель демографии и расселения, однако любое мирное соглашение, которое не сможет создать реальную базу для какого-то возвращения, едва ли будет легитимным в глазах конфликтующих сторон или международного сообщества.
Затянувшееся перемещение, чувство отчуждения, испытываемое в среде некоторых групп относительно мест прежнего проживания, и укрепление этничного эксклюзивизма по всему региону позволяют понять, почему любые попытки восстановить довоенные схемы расселения, скорее всего, провалятся. Однако международные нормы и практика, особенно после боснийского опыта, пошли по такому пути развития, что международного сообщество вряд ли согласится с последствиями насильственного изгнания. Возможные формы компромисса между этими реалиями будут обусловлены взаимными уступками по другим основным вопросам, таким как статус и безопасность, а также индивидуальными решениями потенциальных возвращенцев.
3. Концептуализация вынужденного перемещения в Карабахском конфликте
В общей сложности, в результате Карабахского конфликта были перемещены более одного миллиона человек. Однако за этой цифрой скрываются различные модели перемещения и категории перемещенных лиц, которые важны для обсуждения возможных решений вопроса перемещения в случае Карабаха.
3.1 Беженцы и внутренне перемещенные лица
В вынужденном перемещении в карабахском конфликте выделяются беженцы и внутренне перемещенные лица (ВПЛ). Их численность служит предметом неизбежных споров и, учитывая природу конфликта и оспариваемость границ, одна сторона именует некоторые группы насильственно перемещенных лиц беженцами, а другая сторона – ВПЛ.
3.1.1 Беженцы
Армяне, проживавшие в Советском Азербайджане вне пределов Нагорного Карабаха, составляли самое многочисленное меньшинство (приблизительно 390,000 чел. в 1989 г.), проживая преимущественно в Баку и других городах. Азербайджанцы также составляли самое многочисленное национальное меньшинство в Армении (примерно 200,000 чел. в 1989 г.), проживая преимущественно в сельской местности. Эти группы были практически полностью перемещены в результате массовых взаимных изгнаний в 1988-1991 гг. и считаются бесспорными беженцами, так как они пересекли ныне международно-признанную границу (между Арменией и Азербайджаном). Небольшое сокращающееся число армян, которое также оспаривается сторонами, по сей день остается в Азербайджане. В основном, это жены в смешанных армяно-азербайджанских и армяно-русских семьях.#
В статьях настоящей публикации подтверждается, что с обеих сторон существует молчаливое признание того, что возвращение беженцев крайне маловероятно. Как отмечает в своей работе Артак Аюнц, «в Армении возвращение армян в Азербайджан редко рассматривалось как способ разрешения проблемы беженцев даже в отдаленной перспективе». Да и армянские беженцы «обычно сами не выражают заинтересованности вернуться в Азербайджан».
По данным Азера Аллахверанова, в Азербайджане имеется небольшое меньшинство среди беженцев, наиболее изолированных от окружающего общества, у которых сохранилась остаточная идентичность азербайджанцев из Армении; хорошо известно, что азербайджанцы родом из Армении составляют в Азербайджане одну из самых интегрированных и успешных солидарных групп.
Одной из важных причин того, почему возможность возвращения для беженцев остается в тени, является то, что и Армения, и Азербайджан являются признанным государствами, у которых практически нет международных стимулов для принятия беженцев из враждебного государства. По многочисленным наблюдениям в данной публикации, возвращение беженцев наиболее заметно фигурирует в качестве орудия риторики с целью недопущения возможности возвращения для других категорий ВПЛ.
3.1.2 ВПЛ
Самая большая категория людей (около 586,000), перемещенных в ходе Карабахского конфликта, это ВПЛ, покинувшие места своего проживания, когда в 1992-1993 гг. армянские силы установили контроль (полностью или частично) над несколькими азербайджанскими районами вокруг Нагорного Карабаха (Кельбаджар, Кубатлы, Физули, Агдам, Джебраил, Зангелан и Лачин#). Население этих районов было почти полностью азербайджанским (небольшое количество курдов-мусульман проживало в Лачине и Кельбаджаре). Все эти люди были перемещены в другие части Азербайджана. Классификация этих людей как внутренне перемещенных лиц по большому счету неоспорима.
Азер Аллахверанов в своей статье в нашей публикации представляет типологию ВПЛ и групп беженцев в Азербайджане и степень их интегрированности в окружающее общество в стране. Он приводит свидетельства того, насколько существенно группы перемещенного азербайджанского населения отличаются друг от друга: одни – более или менее интегрированны в окружающее общество, и это большинство беженцев, а другие – не интегрированы, и они упоминаются Аллахверановым как “изолированные”: “В то время как интегрированные и ассимилировавшиеся беженцы и ВПЛ связывают все свои надежды и планы на будущее с их нынешней средой обитания, изолированные ВПЛ надеются и связывают свои планы со скорейшим возможным возвращением в Нагорный Карабах”,- пишет Аллахверанов. Это подтверждается анализом Табиба Гусейнова, утверждающего, что “многие ВПЛ рассматривают возвращение как единственное надежное решение своих долговременных проблем”.
Некоторое количество армян было также насильственно перемещено из бывшего Шаумяновского района и восточных окраин Мартакертского и Мартунинского районов, тех частей Нагорного Карабаха, которые оказались под азербайджанским контролем в момент прекращения огня. Обе стороны относят этих людей к категории внутренне перемещенных лиц.#
3.1.3 Спорные категории
Главной особенностью перемещения в Карабахском контексте является специфический социальный ландшафт насильственного переселения в самом Нагорном Карабахе, изначальном объекте спора между армянами и азербайджанцами. Население Нагорно-Карабахской Автономной Области (НКАО) в 1989 году было 189,000 чел., из которых азербайджанцев было около 40,700 чел. Это население было перемещено почти полностью в ходе боевых действий. Азербайджан и международное сообщество считает карабахских азербайджанцев ВПЛ, поскольку они не пересекали международно-признанной границы. Армяне Карабаха, однако, называют их беженцами, так как определяют границу де факто НКР как межгосударственную.
С точки зрения претензии Азербайджана на Карабах возвращение карабахского азербайджанского населения является главным императивом. Однако, как явствует из статьи Масиса Маиляна в нашей публикации, утверждение, что Карабах – это общая родина, яростно отвергается в сегодняшнем Карабахе.# Более того, как отмечают все наши армянские авторы, Карабах стал домом для многих армян, перемещенных из азербайджанских населенных пунктов. Согласно армянской позиции, у этих перемещенных армян есть преимущественное право переселиться в Нагорный Карабах над правом азербайджанцев на возвращение, особенно в свете того факта, что для возвращения армян в Азербайджан мало перспектив.
Как отметил Табиб Гусейнов в своей статье, главной особенностью в специфическом карабахском контексте является факт непризнанности НКР: “Для их признания легитимной властью (и не только де-факто), ответственной за осуществление функций самоуправления в рамках данного образования, потребуется удовлетворение целого комплекса мер, относящихся к внутреннему управлению и защите азербайджанского меньшинства в Нагорном Карабахе..” Признанные государства уже пользуются международной легитимностью, и они не испытают особого давления для принятия возвращенцев, если они не пожелают их (как было отмечено выше в случае с Арменией и Азербайджаном). С другой стороны, непризнанные государства, чей статус как раз находится в центре конфликта, делают все от себя зависящее для получения международной легитимности; и они испытывают разнообразное давление в связи с последствиями насильственного перемещения, лежащими в основе текущей демографической реальности.
Карабахские армяне уверены, что международное сообщество проявляет двойные стандарты, считая, что возвращение беженцев в Армению и Азербайджан нежизнеспособно, но при этом настаивая на том, что возвращение ВПЛ в Нагорный Карабах не только возможно, но и желательно. На эту критику международных ожиданий относительно возвращения нет простого ответа; посредники действительно должны представить, как можно наилучшим образом смягчить нежелательный эффект этого противоречия. Однако, если возвращение рассматривать как часть пакета элементов, удовлетворяющих другие потребности карабахских армян, и если учесть, что фактические масштабы возвращения будут вероятно небольшими, по причинам, которые обсуждаются ниже, то отмеченное противоречие может оказаться не таким значительным.
4. Гипотетические рассуждения о географии и упорядочение процесса возвращения
В типологии контекстов возвращения в Боснии, представленной Джерардом Тоaлом, содержатся полезные инструменты для рассмотрения географии возвращения в Карабахском конфликте. Он проводит различие между тем, что обозначил как возвращение в «оспариваемое» и как «неоспариваемое» пространство, где определяющей особенностью является доконфликтный дву-этнический или моно-этнический характер территории.
4.1 Возвращение в неоспариваемое пространство
Неоспариваемое пространство относится к тем местностям, которые были моно-этнические до конфликта, и на которых не было поселений представителей другой стороны. Это пространство, которые не оспаривается ни в правовом отношении (это не территория, являющаяся частью сепаратистских претензий), ни посредством физического присутствия послевоенных поселенцев .
В карабахском контексте это описание наилучшим образом подходит к шести из семи районов вокруг Нагорного Карабаха, которые ныне полностью или частично оккупированы армянскими силами: Джебраил, Кельбаджар, Кубатлы, Агдам, Зангелан и Физули. Седьмой район, Лачинский, — особый случай (см. ниже). Эти территории не являлись частью претензий самоопределяющихся армян в начале конфликта, до которого там не было значительного армянского населения, и они оказались под армянским контролем только в результате боевых действий. Села и города в этих районах практически все покинуты и разрушены. В случае полноценного мирного соглашения, практическим препятствием для повторного заселения этих территорий является их физическое восстановление (разминирование и перестройка). Однако, как показано в нашей публикации, имеется раскручивающийся контекст армянской позиции относительно этих территорий: они все больше включаются в максималистские определения де факто НКР (см. ниже, раздел 5.4). Иначе говоря, оккупированные территории со временем трансформируются из неоспариваемого пространства в оспариваемые с самыми серьезными последствиями для конечной трансформации конфликта и возможности возвращения.
4.2 Возвращение в оспариваемое пространство
Возвращение становится более сложным по своей сути, поскольку возвращенцам предстоит возвращаться туда, где они должны будут жить с населением другой стороны. В этом контексте для возвращенцев актуальным становится достижение обновленного сосуществования и, в конечном итоге, примирения, с некоторыми из наиболее радикальных представителей другой стороны, которые могли сами жить в условиях перемещения.
Поскольку возвращение беженцев в Армению и Азербайджан фактически исключено, есть три основных сценария возвращения в оспариваемые пространства в Карабахском конфликте.
4.2.1 Возвращение в Шушу
Одним из контекстов возвращения в оспариваемое пространство является возвращение азербайджанцев непосредственно в Нагорный Карабах. До конфликта азербайджанцы составляли большинство в местном населенном пункте только в одном большом городе Нагорного Карабаха, в Шуше (98%), население которого насчитывало 17,000 в 1989#; во всех других местах в Карабахе азербайджанцы жили рассредоточено. Шуша – одно из символически важных мест во всем Карабахском конфликте: ему придают огромное значение каждая из сторон как колыбель идентичности и как претензия на Карабах как таковой. Расположенный на высотах над Степанакертом, этот город имел и геостратегическое значение, и как отмечает Табиб Гусейнов, “возвращение азербайджанцев в Шушу явится безошибочным средством испытания успешности процесса возвращения и всего мирного процесса в целом”.
После войны Шуша оставался в целом покинутым городом в течение несколько лет, в нем лишь жило предвоенное армянское население. Постепенно число армян, перемещенных из Азербайджана и поселившихся в Шуше, стало расти, и теперь, как сообщают, там проживают около 4,000 чел.# Хотя за многие годы мало, что построено в Шуше, однако в последнее время отмечены более сосредоточенные усилия по восстановлению города, включая многочисленные дороги, поселения, а также религиозные памятники.
4.2.2 Возвращение в Лачин
Еще одним важным спорным контекстом является Лачин, столица одноименного приграничного с Карабахом района, находящийся под армянским контролем. Значимость Лачина – в его географическом положении как наиболее узким пунктом между Нагорным Карабахом и Республикой Армения. Сохранение контроля над сухопутным коридором через Лачин является геополитическим императивом для армян, препятствующим повторному превращению Карабаха в анклав в Азербайджане.
До войны азербайджанцы составляли подавляющее большинство в населении Лачинского района; следующая крупнейшая этническая группа — курды. Около 20,000 человек, представителей обеих групп, были перемещены из Лачинского района во время войны. Однако, сразу после прекращения огня основные попытки были направлены на заселение армянами этого в геополитическом отношении важного района. Суровые социально-экономические условия не позволили, чтобы эти попытки увенчались успехом и привели к радикальной трансформации ситуации на месте. В 2006 году население Лачина составило около 5,000 человек, согласно одному армянскому источнику, (а всего, по оценке ОБСЕ, на оккупированных территориях проживает 9-12,000 человек), в основном, это армяне, перемещенные из других районов Азербайджана, и армяне из Армении.#
4.2.3 Возвращение в Шаумян
Расположенный к северу от бывшей Нагорно-Карабахской Автономной Области (НКАО), Шаумяновский район не был частью НКАО советских времен, но это был единственный район с преобладающим армянским населением вне Нагорного Карабаха. В 1989 году местные партийные комитеты Шаумяна проголосовали за присоединение к Нагорном Карабаху в декларации независимости от Азербайджана; на этом основании район был включен в территории, на которые были предъявлены претензии как на часть Нагорного Карабаха. Район оказался под азербайджанским контролем по окончании военных действий в 1994 году, однако карабахские армяне воспринимают его «оккупированной территорией», так как считают, что это часть Карабаха, оккупированная Азербайджаном. Здесь риторика карабахских армян копирует азербайджанские требования о восстановлении территориальной целостности. Азербайджан отвергает такие претензии; ныне Шаумян является частью Геранбойского района Азербайджана, хотя и не соразмерен с ним.
Перемещения армянского и азербайджанского населения в Шаумяновский район и оттуда в какой-то степени является отражением перемещений в Шушу и Лачин, но отражением обратным. В 1991-1992 годах, около 20,000 армян были насильственно перемещены из района. После прекращения огня в 1994 году, Шаумян был переименован в Агджакенд. В этом районе были поселены азербайджанские беженцы и ВПЛ.
5. Специфические проблемы
В свете выше приведенной дискуссии необходимо обратить внимание на ряд специфических проблем, так или иначе затронутых в статьях, собранных в этом издании.
5.1 Упорядочение
Очевидной проблемой является упорядочение возвращения с другими основными аспектами рамочного соглашения, главным образом с мерами по обеспечению безопасности (такими, как размещение международных миротворческих сил) и с процедурой определения статуса Нагорного Карабаха. По мнению Артака Аюнца и согласно приведенным Ашотом Бегларяном цитатам из интервью с собеседниками из непосредственно Нагорного Карабаха, армянская позиция состоит в том, что статус и безопасность должны предшествовать какому-либо процессу возвращения. И наоборот, азербайджанцы настаивают на том, что возвращение должно предшествовать определению статуса (см. статью Табиба Гусейнова в этой публикации, в которой представлены контрдоказательства, опровергающие доводы армян по этому вопросу).
Эта ситуация “курицы и яйца” не имеет четкого решения. Можно только отметить, что армянская позиция, что референдум в Карабахе 1991 года устраняет необходимость какого-либо последующего волеизъявления народа, не пользуется широкой поддержкой международного сообщества.# В то же время любой будущий референдум или плебисцит, который не позволит азербайджанцам участвовать в нем, также вряд ли может выглядеть легитимным. Опыт Косово показывает, что способность субъекта, стремящегося к признанию, гарантировать полный набор коллективных прав для всех этнических групп является главным стандартом, обеспечивающим международную признание.# С другой стороны, опыт Косово также показывает, что когда процесс определения статуса действительно начат, то как-то ограничить его итог трудно.
Данная дискуссия выявляет некоторые дилеммы, связанные с упорядочением, с которыми сталкиваются акторы в Карабахском конфликте. Армяне, и особенно карабахские армяне активно противодействуют выбору между принятием того, что может быть символическим или остаточным населением азербайджанских возвращенцев в обмен на процесс, кульминацией которого является международно-признанный статус, при чем без всякой гарантии того, что этот статус будет независимостью (или присоединение к Армении), к чему они стремятся. В свете этого, их предпочтительная стратегия — это выбор статус-кво, де-факто отделение без международного признания, блокирование любого возвращения азербайджанцев в Нагорный Карабах и сохранение этнической монополии в заселении Нагорного Карабаха и территорий вокруг него в течение неопределенного времени.
Азербайджан столкнулся с аналогичной ситуацией, в которой нет победителя. Он может выбрать подлинный процесс определения статуса, конец которого не будет заранее известен, с ограниченными объемами возвращения азербайджанцев в Нагорный Карабах, но с риском, что возвращающиеся азербайджанцы станут частью общества, достаточно отделенного от Азербайджана, возможно в ситуации, сопоставимой с тему, что есть у сербов в Косово. Его альтернативой, которой в настоящее время отдается предпочтение, является стратегия блокирования любого процесса определения статуса Нагорного Карабаха с неопределенным результатом, но за счет одновременного блокирования любой возможности возвращения не только для карабахских азербайджанцев, но и всех азербайджанских ВПЛ на оккупированные территории.
5.2 Вероятное достижение и легитимности разделительной зоны
В статье Джерарда Тоала говорится о возможных проблемах, связанных с установлением зоны разделения (ЗР) между армянскими и азербайджанскими силами. Если следовать боснийской модели, эту зону будут контролировать международные силы по поддержанию мира. Она будет тем местом, где и начнут происходить «прорывные» процессы возвращения. Принимая во внимание географию конфликта, установление симметричной ЗР даст возможности для меньшего числа участков, предназначенных для возвращающихся армян, которые подлежат восстановлению для возвращения задолго до того как придет черед гораздо большего числа участков для азербайджанцев. Как отмечает Тоал, это создаст разнообразные возможности для тех, кто намерен вредить процессу. Во избежание этого, он предлагает: «Одним из способов обойти такой вариант, если к модели ЗР вообще будет решено прибегнуть, это начать с малой симметричной ЗР в качестве жеста доброй воли и меры строительства доверия, и затем поэтапно расширять ее на все пространство оккупированных территорий».#
5.3 Возвращение меньшинства
Хотя азербайджанцы составляли большинство в Шуше и Лачине до войны, символическое, военное и геополитическое значение этих географических пунктов (соответственно) настолько важно для целей армян, преследовавшихся ими в конфликте, что местные армяне вряд ли пожелают восстановление такого большинства. По причинам, которые станут предметом обсуждения ниже, также маловероятно, что число людей, желающих или могущих вернуться, будет сопоставимо с довоенными числами. Возвращенцы в Шушу или Лачин могут составить лишь «возвращение меньшинства», это может быть «возвращением этнических /национальных групп на территории, в настоящее время контролируемые другой этнической/ национальной группой, даже если до войны возвращенцы составляли большинство».#
Армяне-возвращенцы в Шаумяне столкнутся с аналогичной ситуацией, что предстоит азербайджанцам, возвращающимся в Шушу и Лачин уже в качестве меньшинства туда, где они ранее были большинством. Возращенцы могут столкнуться с этими тремя ситуациями# при встрече с обосновавшимся там населением, которое также испытало перемещение.
Важнейшим вопросом в рассуждениях о возможных и вероятных формах возвращения в оспариваемые пространства становится, насколько готовы армяне и азербайджанцы к принятию возвращения меньшинства. Следовательно, нужно тщательно рассмотреть последствия политики в отношении возвращения меньшинства, особенно в места особого символического и /или геостратегического значения (напр., Шуша и Лачин). Возвращенцам, которые в прошлом были большинством, предстоит столкнуться с радикально изменившимся демографическим ландшафтом, в который они возвращаются уже как часть нового меньшинства. Риск от различных вредоносных действий – от мягкого бюрократического обструкционизма до физического насилия – достаточно ощутимый. Возвращение также предполагает трансформацию мышления, касающегося отношений с бывшим врагом, демонизированным в течение многих лет посредством послевоенного мифотворчества и насаждения стереотипов.
5.4 Практические и когнитивные барьеры для освобождения территорий вокруг Нагорного Карабаха
Как было отмечено выше при обсуждении вопроса Лачина, позиции разняться относительно масштабов систематических или спонсируемых государством попыток заселения оккупированных территорий вокруг бывшей НКАО армянскими поселенцами. Наблюдательская миссия ОБСЕ в 2005 году вне Лачина не обнаружила каких-либо значительных поселений, которые были бы организованы при поддержке государства; хотя в ее докладе отмечается, что небольшие поселения были обнаружены в Кельбаджаре и частях Агдама, появление которых было простимулировано на средства, предоставленные де-факто властями в Степанакерте (в ряде случаев, на средства диаспоры).
По оценке миссии ОБСЕ в декабре 2010 года, число поселенцев составило около 14,000 человек, почти все – в Лачине. Эта цифра меньше, чем тех, которые озвучивались каждой из сторон конфликта, однако сам факт присутствия миссии на месте, вызвал требования скорейшего заселения армянами этих территорий, в частности армянами, изначально перемещенных из других частей Азербайджана до заключения соглашения о прекращении огня в 1994 году.# Хотя есть свидетельства того, что определенные средства и повестки дня диаспоры направляются на покрытие нужд армянских ВПЛ для строительства новых армянских поселений на оккупированных территориях (некоторые из них получают названия бывших армянских населенных пунктов в исторической Восточной Турции, или «Западной Армении» в популярном армянском дискурсе#), это не представляет собой (по крайней мере, пока) широкомасштабной или систематической тенденции, достойной термина «этнической манипуляции».
Вероятно, более значительными представляются когнитивные препятствия для освобождения оккупированных территорий. Артак Аюнц и Масис Маилян в данной публикации отмечают явные свидетельства сдвигов в армянских представлениях об этих территориях. Хотя эти территории считаются международным сообществом оккупированными, в армянских источниках они традиционно упоминались как зона «безопасности» и «буфер», а именно зона, разделяющая войска Нагорного Карабаха и Азербайджана. Высвобождение этих территорий из-под контроля традиционно рассматривалось как важнейший козырь для обеспечения других целей армянской стороны в конфликте, в том числе при определении статуса Нагорного Карабаха на выгодных условиях.
В статьях армянских авторов данной публикации отражены меняющиеся метафоры, используемые для этих территорий. Их все чаще называют «освобожденные территории», подразумевая, что они составляют часть (карабахских) армянских территориальных претензий (см. Артак Аюнц). Хотя этот подход и отрицается властями в Ереване, он популярен в самом Нагорном Карабахе, а также в среде некоторых армянских политических партий, включая Армянскую Революционную Федерацию («Дашнакцутюн»).# Психологические узы с этими землями укрепляются через популяризацию понятия «42,000 квадратных километров»#, то есть территории, охватывающей Арменией, Нагорным Карабахом и прилегающими оккупированными территориями. Это также усиливается, например, через продажу популярных карт в Армении и Карабахе, на которых эти территории изображены как часть Карабаха. В статьях Масиса Маиляна и Ашота Бегларяна в данной публикации отмечен и дальнейший сдвиг в представлениях, согласно которому эти территории могут служить в качестве «земли как репарации” за то, что они определяют как азербайджанскую агрессию.
Хотя подобный взгляд вряд ли получит международную поддержку или одобрение, он указывает на наличие значительных когнитивных барьеров на пути к освобождению этих территорий и их возвращению под азербайджанскую юрисдикцию. Упоминание этих территорий как земель, составляющих часть де-факто НКР отражают максималисткую армянскую позицию, согласно которой эти территории никогда не могут быть возвращены Азербайджану. Чем больше проходит времени, тем более укореняется эта точка зрения. То, что началось как борьба за самоопределение в Нагорном Карабахе, с течением времени медленно и почти незаметно скатывается к завоеванию территории, которая никогда не составляла часть спора из-за Нагорного Карабаха.
В анализе Масиса Маиляна, сделанном на основе обширного материала соответствующих комментариев армян, а также статье Ашота Бегларяна, содержащей результаты опросов общественного мнения в Нагорном Карабахе, эта проблема разрешается через представление нового (де-факто) государства в Нагорном Карабахе как «беженского государства» для армян, изгнанных из своих домов в Азербайджане, без прибегания к какой-либо иной форме правовой компенсации. По этому сценарию, Нагорный Карабах берет на себя ответственность за восстановление прав армян, потерявших свои дома из-за конфликта, и которые не могут получить компенсацию. Однако, очевидно, что такой подход ставит в привилегированное положение права одной группы людей (перемещенных армян) в сравнении с другой группой (перемещенных азербайджанцев). Для более объективного долговременного решения потребуется обратить внимание на права обеих групп без установления иерархии между ними.
Масис Маилян также представляет свидетельства дальнейших когнитивных препятствий возвращения в Нагорный Карабах в виде представлений, бытующих в народе, о передвижениях групп населения как «демографического оружия». Он показывает, как эта точка зрения характеризует понимание карабахскими армянами вопросов передвижений населения и изменений границ в тот период, когда Нагорный Карабах был включен в состав Советского Азербайджана как автономная область. Конечно, можно спорить о том, кто именно «повинен» в нарушении прав карабахских армян – власти союзной республики или вся советская система в целом (с демографической точки зрения, карабахские армяне были в значительно лучших условиях, чем большинство прочих национальностей на уровне автономных областей или союзных республик в Советском Союзе). Тем не менее, опасение демографического изменения или вызовы нынешней демографической монополии – также являются важным препятствием, противостоящим какому-либо процессу возвращения.
5.5 Обструкционизм
На основе боснийского опыта, Джерард Тоал выявляет ряд стратегий, которые применяются в реальности для предотвращения возвращения: от открытого физического запугивания до более мягких «бюрократических» форм обструкционизма. Важнейшим отличием между боснийскими и карабахскими условиями, однако, является то, что международное присутствие и возможности на месте наверняка будут намного меньшими в Карабахе, чем это было в Боснии. Это повысит вероятные масштабы обструкционизма при любом процессе возвращения, который не будет обладать широкой легитимностью.
6. Альтернативы возвращению
В случаях продолжительного перемещения более 20 лет, максималистские национальные повестки дня относительно возвращения всех соотечественников и языка всеобщности в правозащитных инструментах вряд ли согласуются с физической численностью людей, желающих вернуться. Там, где перемещение продолжительно, никакой процесс возвращения не способен воспроизвести и/или восстановить доконфликтную демографическую картину и принцип расселения. Отсюда можно предположить, что нужно рассмотреть и альтернативные развязки проблемы (меньшие, чем максималистские требования), такие как возвращение меньшинства, или варианты, не подразумевающие возвращение. Ряд альтернатив возвращению рассматривается в представленных здесь статьях.
6.1 Ратификация статус-кво
В своей статье Масис Маилян рассматривает возможность де-юре ратификации обмена населением, состоявшимся де-факто в ходе конфликта. Подобный подход практически повторяет греко-турецкий обмен населением в начале двадцатого века. Хотя этот вариант может выглядеть как наиболее реалистичный при нынешних обстоятельствах полного тупика в переговорном процессе, маловероятно, что он получит широкую поддержку, принимая во внимание, по крайней мере, стремление международных акторов пойти дальше четкой логики Лозаннского договора, по которому был согласован греко-турецкий обмен. Балканские войны девяностых годов прошлого века показали, что преобладает убеждение «больше никакой Лозанны», отражая тот факт, что формализованные обмены населениями не могут включать в себя принципы и прагматизм индивидуального выбора, центральных планок в международной мысли и практике, касающихся насильственного перемещения.
6.2 Интеграция
Интеграция беженцев и ВПЛ – спорное понятие как раз потому, что оно видится стратегией, признающей и принимающей статус-кво. В случаях с продолжительным перемещением, однако, интеграция – это спонтанный процесс, происходящий с перемещенными общинами, при поддержке властей или без таковой. В подобных случаях интеграция может быть прервана только искусственным путем: строительством отделенных общин, ограничениями передвижений и другими формами сегрегации, наложением специальных идентификационных категорий на ВПЛ и их потомков, а также запретами участия в менйнстримной политической и общественной жизни. Предотвращение интеграции во имя сохранения общины, чтобы ее члены, в конце концов, вернулись, однако, это может и вполне легко привести к нарушению прав человека, дискриминации и новому перемещению, на этот раз, в форме политической, социальной и экономической маргинализации общества.
Как отмечается в статье Азера Аллахверанова, многие из тех, что живут в условиях продолжительного перемещения, по необходимости со временем интегрируются в общества, физически и социально далекие от их отчего дома. Они сами, и особенно их потомки, наверняка будут испытывать противоречивые чувства в отношении возвращения, даже когда это станет возможным.
Как Армения, так и Азербайджан уже предприняли интеграцию беженцев из обеих этих стран. Возвращение этих групп населения не считается актуальным вопросом, они достаточно эффективно интегрировались в национальные общества (или, по крайней мере, они не встречают существенных препятствий для этого). Интеграция ВПЛ рассматривается в Азербайджане иначе. Хотя и был достигнут значительный прогресс в улучшении жизненных условий большинства ВПЛ, их интеграция запрещается на том основании, что их возвращение вероятно, в случае если однажды для этого появятся условия.
Однако интеграция не должна означать отказа от прав на возвращение. Вместо этого интеграция может пониматься как осуществление внутренне перемещенными лицами всех своих экономических, социальных, культурных, гражданских и политических прав, находясь в условиях перемещения. Это должно продолжаться до тех пор, когда условия позволят им воспользоваться правом на возвращение, переселение или конечную ратификацию их интеграции с возможностью пользоваться правом владеть своим бывшим имуществом (или его финансовым эквивалентом) по своему усмотрению. Как будет рассмотрено ниже, это может пониматься и осуществляться различным образом, и даже в случаях продолжительного перемещения ВПЛ и беженцы вряд ли исчезнут как политическая категория.
6.3 Реституция: сделать индивидуальный выбор главным
Реституция остается по большому счету табуированной темой в общественных дискуссиях в армянском и азербайджанском обществах. Хотя были определенные процессы спонтанного урегулирования имущественных вопросов в виде обмена имуществом во время перемещения, это относится лишь к малому количеству случаев и только между беженцами.#
В настоящее время появляется целый набор международных норм и практики, согласно которым реституция рассматривается как важный процесс, отделяемый от возвращения. Эти нормы в виде Принципов Пинейро не предполагают, что физическое возвращение перемещенных лиц является для них начальной точкой. Под реституцией может подразумеваться возвращение бывшего имуществ как законного и материального блага. Это можно «конвертировать» в финансовые ресурсы для и бывшего владельца имущества с тем, чтобы это можно было использовать в выборе между альтернативными «долговременными решениями» (возвращение, интеграция, переселение). Такое сосредоточение внимание на индивидуальном выборе наделяет ВПЛ соответствующим правом, однако это также отражает и международный опыт, заключающийся в том, что реинтеграция и примирение людей, совместное проживание которых было насильственно прекращено, не может базироваться на насильственном возвращении.
Джерард Тоал подчеркивает, что именно стимулирующие элементы, встроенные в в архитектуру армяно-азербайджанского рамочного соглашения, будут иметь решающее влияние на выбор, который предстоит сделать людям. В боснийском случае международное сообщество финансировало, а значит и стимулировало «возвращение меньшинств» (возвращение членов бывшего этнического большинства в места прежнего проживания, но теперь уже как этнического меньшинства), однако оно не финансировало и, соответственно, не стимулировало компенсацию или местную интеграцию. Этот результат связан с желанием международного сообщества положить конец насильственным перемещениям.
Карабахский контекст отличается от боснийского по ряду причин. Во-первых, в отличие от боснийского конфликта, в Карабахской войне был явный победитель. Беспристрастность и сосредоточение внимания на индивидуальном выборе могут вступить в противоречие с чувством коллективного права на землю, связанного с исходом войны. Также в отличие от Боснии, модель собственности имущества и переселения людей, появившаяся как следствие войны, существует довольно длительный период времени в ситуации «ни войны, ни мира». В сложившихся реалиях, такое положение укоренилось намного глубже, чем в Боснии, и поэтому его труднее вернуть в прежнее состояние.
Более того, Тоал приходит к выводу. Что международное присутствие и влияние на ситуацию на месте гораздо меньше, чем это было в Боснии. На Южном Кавказе нет ни механизмов, ни институтов, которые могли бы привести к ответственности и правосудию, как это делает Международный уголовный трибунал по Бывшей Югославии, а местные судебные органы лишены независимости. В целом, стороны конфликта используют аргументы из сферы правосудия в поддержку своих требований, а не для продвижения правосудия как такового. Здесь требуется когнитивная «перенастройка» истинного источника и цели правосудия.
И наконец, по-видимому, налицо существенное отличие между беженцами и ВПЛ. Никто не ожидает, что беженцы вернутся в Армению и Азербайджан; предполагается, что реституция в виде имущественных прав, конвертированных в финансовые ресурсы, будет преобладающим принципом в том, что касается беженцев. Есть одна конкретная проблема – как поступить с теми беженцами, ставшими «бенефициариями» спонтанных, импровизированных компенсационных схем во время их перемещения: каким образом они могут быть включены? Там, где это касается ВПЛ, выбор возвращения кажется более вероятным и относительно легким с точки его практического осуществления. Практически в местах, относящихся к оспариваемым пространствам, представляется вероятным, что реституция имущественных прав (включая право на пользование имуществом) будет уравновешиваться правом на возвращение как вызова против гео-демографического порядка, навязанного войной.
Все это указывает на то, что именно люди будут решать, что делать с их бывшими домами – жить в них, или конвертировать их в ресурсы, которые понадобятся для той жизни, которую они строят на месте перемещения, либо для начала чего-то нового где-либо еще. Реальная справедливость может быть достигнута именно через индивидуальный прагматизм, а не общенациональные представления об обязательном возвращении.
7. Параметры компромисса
Азер Аллахверанов в своем анализе предполагает, что любой процесс возвращения должен основываться на обновлении армяно-азербайджанских отношений и восстановлении сосуществования армян и азербайджанцев. Сегодняшняя воинственная риторика и взаимная изоляция ведут все это в прямо противоположном направлении. В нынешних обстоятельствах такая ситуация в большей степени служит армянским интересам, поскольку именно в армянских интересах сохранение статус-кво разделенности и этнического размежевания. Как отмечает Артак Аюнц в своей статье, многие армяне крепко убеждены в том, что статус-кво и есть “достаточная реституция”. Хотя в долгосрочной перспективе кажется очевидным, что если в окончательном урегулировании конфликта вопросу возвращения не дано сколь-либо адекватного решения, то такое урегулирование не будет ни легитимным, ни жизнеспособным.
В заявленной Азербайджаном предпочтительной развязке конфликта – реинтеграции Нагорного Карабаха с его армянским населением в целости и сохранности – предполагается, что армяно-азербайджанское сосуществование возможно и желательно. Однако нынешняя азербайджанская риторика и общая обстановка с правами человека в Азербайджане работают в прямо противоположном направлении от такой развязки. Азербайджану предстоит еще много сделать для повышения своих шансов на то, чтобы в итоге обеспечить какую-либо степень возвращения азербайджанцев. Среди прочего, для этого потребуется такая политика, которая обеспечит полную защиту прав армян и армянского наследия в Азербайджане, а также облегчение передвижений армян и азербайджанцев через границу между Арменией и Азербайджаном.# Цели армян в вопросе обеспечения долговременной безопасности, каковы бы ни были территориальные соглашения по своему характеру, также бы служили соответствующей политике с армянской стороны.
В статьях данной публикации явно прослеживается односторонний характер дебатов относительно возвращения в каждом обществе. Стороны конфликта говорят только о возвращении “своих” ВПЛ, исключая взаимообразность, которая подразумевается и необходима, если какой-либо процесс возвращения будет частью разрешения конфликта, а не причиной его повторного разжигания. При этом ясно, что смешанный характер предвоенной системы расселения армян и азербайджанцев делает очевидным, что стремление к возвращению не может быть отделимо от размышлений о готовности принять возвращенцев с другой стороны. Вне зависимости от того, как будет урегулирован Карабахский конфликт, возвращение в его контексте не может быть концептуализировано как улица с односторонним движением, по той простой причине, что ни одна группа не имеет монополии на потери и обиды. Наверное, именно через обоюдность и посредством целостной философии возвращения, охватывающего целый ряд возможностей выбора относительно спектра вопросов возвращения-реституции для всех перемещенных лиц, оказавшихся таковыми в результате Карабахского конфликта, можно будет перевести споры о возвращении за пределы, обозначенные привычными красными линиями.
