Ричард ГИРАГОСЯНДиректор Центра региональных исследований (ЦРИ)
Ереван
Регион Южного Кавказа давно является ареной соперничества региональных держав. Большую часть двух последних столетий он являлся заложником противоборствующих интересов крупных региональных сил — соседствующих с ним России, Турции и Ирана, соперничающих друг с другом за власть и влияние.
И сейчас те же самые исторические державы – Россия, Турция и Иран – продолжают оказывать воздействие на регион, будучи в нем наиболее влиятельными акторами. Данное соперничество продолжилось и вскоре за развалом Советского Союза, еще более усиливаясь по мере появления новых вызовов и недавних кризисов. Однако в течение большей части 2011 года конфигурация исторических событий прошлого и нынешних реалий претерпела крутой сдвиг в сфере региональной безопасности. Этот сдвиг включает в себя не только ряд общих элементов – будь то угроза войны со стороны Азербайджана, конфликт между Западом и Ираном и напряженность, вызванная неурегулированными или “замороженными” конфликтами, но также и недавно возобновившиеся трения между Россией и Западом.
На фоне динамических сдвигов в сфере безопасности на протяжении 2011 года все три южно-кавказских государства продолжали сталкиваться с трудностями в процессе экономических и политических реформ, перехода из одной системы в другую, а также государственного строительства. В регионе продолжается борьба в преодолении наследия прошлого: напряженностей и вызовов, исходящих из семи десятилетий советского правления. Принимая во внимание эту региональную реальность, каждое из государств придерживается своего собственного, отличного от других курса: Армения поддерживается многочисленной обширной диаспорой, при этом оставаясь крепко привязанной к российской орбите, в то время как Азербайджан пользуется такими рычагами, как каспийские энергетические ресурсы и исторические связи с Турцией. Что касается Грузии, нестабильность, вызванная разрушительной гражданской войной 1990-х и потерей сепаратистских регионов Абхазии и Южной Осетии, побудили эту страну к стратегической переориентации. В ее основе лежит использование роли ключевого “транзитного государства”, предложение территории и черноморских портов как важнейших звеньев региональной энергетической цепи с обеспечением Азербайджану стратегической связи с Черным морем и Турцией, при этом являясь пограничным союзником Запада.
Оценивая прошедший 2011 год, нужно отметить происшедшие за этот период несколько примечательных, существенных и динамичных тенденций, также оказавших свое воздействие на Южный Кавказ. Первой из таких тенденций 2011 года явилась очевидная опасность форсированного развития «замороженного» Нагорно-Карабахского конфликта в направлении «горячего» противостояния, что явилось результатом очевидного намерения Азербайджана накалить обстановку и посредством ограниченных вооруженных инцидентов оказать давление на международное сообщество, тем самым выражая свое разочарование отсутствием сколь-либо реального прогресса в мирном процессе, также, как и недовольство, в его представлении, предательством Турции в начале дипломатического армяно-турецкого процесса. Следующим серьезным вызовом является надвигающийся цикл выборов и политических перемен в регионе: Армения и Грузия готовятся к парламентским и президентским выборам в 2012 и 2013 годах. Эти политические события усугубляются как давнишними вопросами легитимности, так и продолжающейся экономической нестабильностью.
Еще один существенный сдвиг в региональном геополитическом ландшафте можно заметить в изменившемся характере вовлеченности Запада. Более конкретно: как Соединенные Штаты, так и Европейский Союз значительно изменили свое стратегическое видение Южного Кавказа с соответствующей коррекцией объема и охвата вовлеченности в регионе. Для США Южный Кавказ вновь играет свою традиционную стратегическую роль как составная часть более широких американо-российских отношений, главным образом, в силу этих двух причин. Во-первых, война в Грузии и последующая за ней напряженность между Вашингтоном и Москвой лишь укрепили во мнении, что Южный Кавказ как регион не может рассматриваться отдельно от взаимоотношений США с Россией.
Согласно этому взгляду, стратегическая значимость региона принижается, и признается более важный расчет компромисса – примирительного отношения к напористой России, исходя из геополитической необходимости обеспечения ее сотрудничества в нуждах Соединенных Штатов в Афганистане и Иране. С точки зрения Вашингтона, в рамках “перезагрузки” двусторонних отношений с Россией это означает завуалированное признание российских интересов в ее “ближнем зарубежье”, а именно – подкрепляя отношение Москвы к региону как “сферы интереса”. Это привело к оттеснению Грузии на второй план в подходе США, ныне рассматривающих ее как вопрос, по которому Вашингтон и Москва “согласны не соглашаться” друг с другом, при этом обходя грузинскую тему как препятствие во взаимных более широких и стратегических интересах. Интересно отметить, что в результате произошел сдвиг от предыдущего десятилетия, поскольку в стратегическом императиве США приоритетность обеспечения безопасности энергетических нефте- и газопроводов и транзитных путей уступила потребности в транзитных маршрутах и доступе через воздушные коридоры. Общий итог этого сдвига в американской политике в большей степени проявился в стратегическом выходе из региона, при этом, в гораздо меньшей степени затронув лидирующую роль Вашингтона: будучи активно вовлеченным в более локальные интересы, он сосредоточен на широких стратегических императивах.
В то время как Соединенные Штаты под воздействием этого сдвига стали отходить от прямого и активного вовлечения в регион, перед Европейским Союзом открылась новая возможность и настоятельная необходимость в более широкой и не менее прямой вовлеченности в Южный Кавказ. Подвергнув серьезному тесту свои возможности, именно ЕС своим вовлечением в войну в Грузии добился прекращения огня. Хотя дипломатическая инициатива осуществлялась в большей степени Францией, а не ЕС в институциональном смысле, восприятие эффективного европейского посредничества явилось важным тестом для ЕС в целом. Однако, для того, чтобы закрепить успех более значительного вовлечения в регион, Европейскому Союзу потребуется преодолеть противоречивую природу стратегии ЕС, поскольку несколько его ведущих членов проявляют тенденцию к проведению своей собственной политики, причем временами их интересы вступают в противоречие друг с другом. Подобный разброс наиболее очевидно проявляется в отношениях с Россией и относительно энергетической политики. При этом ЕС получает и соответствующее преимущество как от Плана действий ЕС, так и от своего Восточного партнерства: каждый из них позволяет накапливать устойчивый политический капитал в регионе.
Тем не менее, будущее вовлечения ЕС в регион прежде всего зависит от самого ЕС, поскольку он уже достиг некоего перекрестка, на котором нужно делать выбор между потворствованием соперничеству отдельных государств в проведении своей политики и вызовом, состоящим в формировании общей политики стратегического вовлечения. Пока еще сохраняется оптимизм, что ЕС оправдает ожидания относительно глубокого вовлечения в регион, поскольку дальнейшая недооценка и игнорирование настоятельной необходимости принятием Европейским Союзом ведущей роли в обеспечении большей безопасности и стабильности на Южном Кавказе, во многом продолжающем оставаться “регионом риска”, не представляются возможной.
И, наконец, оглядываясь на “уроки” 2011 года, со всей ясностью убеждаешься, что лидеры каждого из государств региона, включая Нагорный Карабах, теперь уже сами владеют ключами от своего будущего. И хотя имеется потребность в предотвращении региональной изоляции, посредством вовлеченности как очевидного императива, реальная стабильность и безопасность зависят от легитимности, а также от местной экономики и политики, и, в гораздо меньшей степени, от большой геополитики.
