(заметки на полях социологического исследования)
Микаэл ЗОЛЯН
Ереван
Недавно в рамках миротворческого проекта было проведено качественное социологическое исследование о восприятии карабахского конфликта. Это хороший повод поделиться мыслями об этой теме. Сразу оговорюсь, что я буду говорить о восприятии конфликта в Республике Армения, о том, как конфликт воспринимается, скажем в Степанакерте и в Баку, надеюсь, напишут мои коллеги.
Итак, как обычно говорят в фильмах, есть две новости – хорошая и плохая. Плохая – исследование показывает, что за десятки лет произошла нормализация конфликта, т.е. он стал восприниматься людьми как данность, часть объективной реальности, которую невозможно изменить. Но есть и хорошая новость: исследование показывает, что с помощью правильно поставленных вопросов можно стимулировать критический анализ конфликта. Иными словами, правильная стратегия работы с обществом может помочь, чтобы общество начало проблематизировать конфликт, т.е. от представлений о конфликте как о чем-то само собой разумеющемся перешло к критическому анализу конфликта и поискам его решения. Но, обо все по порядку.«Нормализация» конфликта, как мне кажется, во многом объясняет те не всегда приятные ситуации, в которые попадают миротворцы «извне», когда, условно говоря, «местные» воспринимают миротворческие инициативы скептически, а иногда даже враждебно. Причем «миротворцы извне» это не обязательно иностранцы, это могут быть и соотечественники, к которым по каким-то причинам относятся с подозрением, например, «НПО-шники и грантоеды». Скептицизм и недоверие не всегда проявляются сразу, так как их часто скрывают, исходя из доброжелательного отношения к «гостю». К тому же, сам факт интереса к ним «извне» льстит «местным», у которых обычно часто немного возможностей выйти за рамки привычного круга общения. Иногда бывает и личная заинтересованности – участие в «диалоге» может быть привлекательно для «местного» в силу того, что это связано с ожиданиями каких-то плюсов, не только и не столько материальных, например, возможность посетить зарубежные страны, занять свободное время, завязать новые знакомства и т.д.. Но в целом, отношение к основной цели миротворческой деятельности – смесь скептицизма и безразличия. В свою очередь, уже у «посредников» и «миротворцев» это нередко приводит к удивлению и непониманию («ну что это за люди, которые не хотят сами решать свой конфликт»), впоследствии переходящему во фрустрацию – «если уж они сами не хотят решить конфликт, то как мы им можем помочь».
Как мне кажется, данное исследование помогает понять природу этого скептицизма, связанного с тем, что конфликт «нормализировался», он воспринимается как часть окружающей объективной реальности. Эту реальность невозможно изменить, ее просто надо учитывать, планируя свои действия, думая о будущем. Разрешение конфликта представляется как некая утопия, о которой можно говорить, но которую никто не воспринимает всерьез. Как сказал один из респондентов, в ответ на вопрос, как может решиться конфликт, «я даже не думал, как моя жизнь сложится без конфликта, потому что он есть… глупо было бы отвечать на этот вопрос, потому что это было бы сплошной теорией» (врач, 29 лет).
У людей есть осознание, что конфликт — это надолго. В этом, как мне кажется, отличие современного этапа от того, как ситуация в наших странах воспринималась в первые годы после окончания активной фазы военных действий, т.е. во второй половине 1990-х и начале 2000-х. Тогда ситуация объективно была тяжелее, и с экономической, и с гуманитарной точек зрения, свежи были воспоминания об ужасах войны. Но была надежда на будущее, многие надеялись, что если не через год или два, то лет через двадцать скорее всего будет найдено решение. Двадцать лет прошло, а решения конфликта все еще нет, и не ожидается. Вряд ли родители детей, родившихся, скажем, в 1997-ом году, думали о том, что в 2016 году их сыновья могут оказаться в окопах, под огнем артиллерии противника.
С этим ощущением «стабильной нестабильности» связано, как мне кажется, одно обстоятельство, которое бросается в глаза в материалах исследования. У многих людей весьма короткий горизонт планирования. Большинство опрошенных давали весьма расплывчатые ответы на вопрос о своих планах, перспективах, целях в жизни. Были, конечно, и исключения, как например 91-летний респондент, у которого была четкая цель дожить как минимум до 95 лет (кстати, один из самых интересных респондентов, желаю ему здоровья и долголетия). Когда молодые респонденты говорят, что планировать свою жизнь наперед не имеет смысла, можно списать это на молодежный максимализм. Но когда мы слышим это от, например, 53-летнего мужчины с двумя внуками, это уже говорит о том, что здесь мы имеем дело с чем-то более серьезным. Он цитирует фразу Леннона о том, что «жизнь это то, что происходит с вами, пока вы составляете планы на будущее», которая в контексте конфликта звучит мрачновато. Это своего рода стратегия психологической адаптации к ситуации, в которой нестабильность и риск — нечто само собой разумеющееся. И это ощущение непредсказуемости постоянной опасности связано не только с конфликтом. Конечно, наличие конфликта усиливает его, повышает уровень стресса, но он не воспринимается как единственная причина беспокойства, нестабильности, невозможности планировать свое будущее. Люди в наших обществах живут в ощущении постоянной и повсеместной нестабильности и непредсказуемости, и конфликт просто один из источников этой нестабильности.
Все это я вижу в ответах респондентов. Но, одновременно, я вижу и потенциал критического взгляда на конфликт, который актуализируется благодаря вопросам исследователей. Пока конфликт воспринимается как данность, то нет и критического анализа конфликта как явления. Но исследователи своими вопросами провоцируют респондентов на критический анализ конфликтов, и оказывается, что многие люди очень легко избавляются от «ура-патриотических» или пессимистических клише и начинают анализировать конфликт и пути его решения. Так, например, многие респонденты в той или иной форме высказывают мысль об ответственности элит. Достаточно часто, в разных формах встречается мысль, что власть или часть элиты заинтересована в конфликте, в то время как другая, менее обеспеченная часть общества несет на себе основную тяжесть негативных последствий конфликта. Думаю, в этом отношении на восприятие армянского общества в значительной степени повлияли события апреля 2016 года. Они показали, что вероятность оказаться на первой линии, под пулями противника тем выше, чем ниже стоит семья призывника на социальной лестнице (будь то материальное положение или социальный статус). Острее стали ощущаться такие проблемы, как коррумпированность элит, в особенности коррупция и воровство в вооруженных силах. Кстати, во многом именно эти представления сыграли немалую роль в событиях весны 2018 года.
Некоторые респонденты достаточно однозначно видят связь между конфликтом и собственным положением. Например, один из респондентов говорит о том, что в 1990-е не было света и т. д. из-за конфликта, другой говорит, «может быть, если бы не было конфликта, у меня была бы работа», третий говорит «возможно, мой брат не уехал бы» и т.д.. Интересно, что несмотря на это, когда речь идет о возможном решении конфликта, часто респонденты либо говорят, что решения нет, либо озвучивают очевидно нереалистичные максималистские требования. При этом, озвучивая их, они в то же время, не считают, что они сами, «простые люди», несут ответственность за конфликт. Ответственность возлагается на внешние с точки зрения респондента силы – на другую сторону, власть имущих, деятелей прошлого, на мировое сообщество, третьи страны и т.д.. Так, упоминаются Россия, США, Запад, Минская группа и т.д.. Достается и собственным властям. Так, один из респондентов посчитал, что ответственность несут конкретно три человека — Путин, Алиев, Саргсян (интересно было бы послушать его сейчас, чтобы узнать — включил бы он в эту “тройку” Пашиняна). В целом, создается впечатление, что многие респонденты не ищут причину того, что конфликт не решен, в армянском и азербайджанском обществах.
Одним словом, картина складывается не очень оптимистичная. Чувствуется с одной стороны неверие в собственные силы, в свою способность что-то изменить, с другой — неготовность хоть в какой-то мере отказаться от своих представлений, иначе говоря, пойти на компромисс. Скорее всего, эти два явления связаны друг с другом: если все равно решение невозможно, то зачем отказываться от максималистских позиций и пытаться найти компромисс с противником, если компромисс в принципе невозможен. Таким образом мы оказываемся в порочном круге, где максимализм одной стороны наталкивается на максимализм другой, и оба призваны маскировать собственное бессилие. Конфликт как застарелая болезнь стал частью нас самих, и нам, для того чтобы решение конфликта стало возможным, необходимо усилие, к которому наши общества пока не готовы.
Вместе с тем, есть в материалах исследования и основания для оптимизма. Мы видим, как самые разные люди, когда им предлагается проблематизировать конфликт, начинают критически его анализировать, приходят к выводам, о которых годами говорят политологи и конфликтологи. И это вселяет надежду.
И последнее. Как со всем этим соотносятся последние события в Армении? Ответить на этот вопрос однозначно сложно. Возможно, в кратковременной перспективе они и не окажут значительного воздействия на восприятие конфликта. Более того, некоторые аналитики высказывают опасения, что после смены власти в Армении переговорные позиции обеих сторон стали жестче, а вероятность полномасштабной войны — выше. Сам я эти опасения считаю несколько преувеличенными, но отмахиваться от них нельзя. И тем не менее, как мне кажется, в долгосрочной перспективе «Бархатная Революция» будет способствовать тому, что отношение к конфликту будет меняться во всех вовлеченных обществах. У меня есть определенные мысли о том, как именно это произойдет, но говорить об этом пока рано. Но одно обстоятельство я все-таки хотел бы отметить. Благодаря событиям апреля-мая 2018 г. граждане Армении наконец-то начали понимать, что именно они определяют будущее своей страны, а следовательно, и несут ответственность за то, каким будет это будущее. Как мне кажется, когда все народы нашего региона осознают это, то постепенно начнут формироваться предпосылки для разрешения конфликта. Это будет долгий и нелегкий процесс, и сейчас еще невозможно предугадать, когда и как именно это произойдет, но, думаю, это произойдет.
