Джана ДЖАВАХИШВИЛИ
Тбилиси
Какое место играет конфликт в жизни обычных людей, проживающих в обществах – азербайджанском, армянском, карабахском, находящихся в конфликте? Помнят ли люди о конфликте с утра, когда просыпаются? Влияет ли конфликт на то, что они делают, о чем и как они думают, что чувствуют?.. Является ли конфликт фактором, присутствие которого они постоянно ощущают в своей жизни?.. Или конфликт незаметен – как радиация? И все же, что значит для людей жить в конфликте? Или, конфликт вжился в них, стал частью их идентичности? Какой смысл они вкладывают в него?
Все это – ряд вопросов, которые мы старались прояснить посредством цикла интервью, которые провели с представителями азербайджанского, армянского и карабахского обществ.
Кто думает о конфликте по утрам?
Когда наша исследовательская команда планировала задать респондентам вопрос о том, как начинается их обычное утро, мы ставили две цели: во-первых, «растопить лед» — начать непростой разговор о конфликте с чего-то очень простого. С другой стороны, было интересно узнать, насколько конфликт влияет на обычный день респондентов и их настроение, насколько он ощущается в их жизни. Проведенные интервью показали, что для многих конфликт проходит незаметно. К его присутствию как-бы привыкли. Он стал «своим», его присутствие большинством уже не ощущается, за исключением тех периодов, когда происходит эскалация.
Но среди респондентов на каждой из трех опрошенных сторон было и малое число таких, кто и впрямь думает о конфликте буквально каждый день, с самого утра. Это те, у кого члены семьи на войне; респонденты, служебные обязанности которых прямым или косвенным образом связаны с войной (например, военный врач, бывший военный, или же те, кто работает с беженцами и сопереживает им), или же люди, которые живут в приграничной зоне. Эта привычка – быть начеку, настороже, с утра поинтересоваться, нет ли риска эскалации — настолько может укорениться в жизни человека, что дает о себе знать и после того, как человек сменил место жительства: «Я родом из приграничной зоны, и это уже долголетняя привычка интересоваться, как там, на границе».
Мирное утро – это когда не падают бомбы?
Люди ко всему привыкают, и к конфликту среди прочих вещей. Многие респонденты считают, что утро мирное, если не стреляют, если не разрываются бомбы. А тем временем, наука, изучающая конфликты, разграничивает позитивный мир от негативного. Негативный подразумевает отсутствие войны, тогда как позитивный мир подразумевает развитие общества, которое возможно лишь в случае, если энергия общества не тратится на совладание с деструктивным влиянием конфликта на все без исключения сферы жизни.
Согласно Чилийскому ученному Манфреду Макс-Ниффу, у человечества базовые человеческие потребности никогда не менялись, они всегда одни и те же, начиная с пещерного человека и кончая современным. Это девять основных потребностей: выживание, безопасность, информированность, участие в принятии решений, быть аффилированным с другими людьми, быть самим собой (потребность в идентичности), быть креативным, отдыхать, быть свободным. Эти потребности универсальны и неизменны, но зато, с течением истории и переменой эпох, меняются удовлетворители данных потребностей. Если в старые времена потребность в информированности удовлетворялась посредством пещерных рисунков, в последующую эпоху — текстов, нанесенных на папирус, а дальше — книг, то на сегодня это – интернет, гаджеты и т. д., Макс-Нифф различает истинные удовлетворители от лже-удовлетворителей. Истинный удовлетворитель удовлетворяет ту или иную базовую потребность без того, чтобы подорвать возможность удовлетворения других базовых потребностей. Лже-удовлетворитель старается удовлетворить одну потребность, но подрывает возможность удовлетворения другой какой-либо потребности. Часто человек заблуждается и принимает войну как удовлетворитель потребности в безопасности, но на самом деле война является особенно деструктивным лже-удовлетворителем, так как она уменьшает возможность удовлетворения всех 9-и базовых человеческих потребностей, без исключения.
Мы планируем или Мы надеемся?
Респонденты отличались друг от друга привычкой планировать свое будущее. Изредка среди них попадались такие, кто говорил, что планирует на всю оставшуюся жизнь; были и такие, кто говорил о планах лишь на следующие несколько дней.
В большинстве высказываний респонденты говорили, что конфликт совершенно не мешает планировать жизнь. Как о препятствиях к планированию говорили о коррупции, закостенелости государственного аппарата, нарушениях прав человека, а также о личных субъективных или объективных факторах, таких, как, например, низкая зарплата, здоровье, сложности концентрации, проблемы связанные с беженством, и т.д.. Хотя, здесь были и исключения – несколько респондентов подчеркнули, что живут одним днем, так как «война у нас все же не закончилась».
Исследование выявило респондентов (чаще – беженцев), которые из-за ощущения бесконтрольности жизненных событий намеренно не планируют жизнь. Одна из таких групп – те, для кого противоположный полюс планирования – это надежда. То есть, они говорили не о планировании жизни, а о надежде на лучшее будущее: «Прогнозировать что-либо не могу, но есть такое понятие, как надежда, живем с надеждой, что у нас обязательно все будет хорошо».
Были и такие респонденты, которые говорили о безнадежности: «Я представляю себе свое будущее очень туманно. В нашей реальности в социальной сфере нет ничего, что можно себе представить. Есть только повседневная жизнь. И никакого будущего я здесь не вижу. Мне дает силу понимание моего долга перед обществом и перед правительством».
Подобную безысходность респонденты связывают не столько с конфликтом, сколько с коррупцией, инфляцией и неправильным управлением (mismanagement); поэтому, они не видят связи коррупции, инфляции и проблем в управлении с конфликтом, что возможно принять за признак недооценки виляния конфликта.
Влияние конфликта: он и мешает, и не мешает
Здесь респонденты со всех трех сторон показали неоднозначное (амбивалентное) отношение: конфликт в принципе не мешает, но все же он мешает, но только в том случае, если возобновятся военные действия. Это последнее опасение звучало чаще в высказываниях респондентов, у которых дети призывного возраста или в возрасте, близком к призывному.
Четко проглядывает амбивалентное отношение к конфликту в противоречивых высказываниях некоторых респондентов, например, отца призывника: «Планы есть у каждого человека, относительно себя, семьи, быта, отдыха. Но форс-мажоры могут быть всегда. В нашей ситуации — а если завтра война? Такое тоже может быть. Вот как было в апреле. Я по работе был в Барде, в 20 километрах от нас все громыхало… Опасение и тревогу вызывает возраст сына. Ему 18 лет, и он в зоне призыва. Пока он студент первого курса, у нас впереди еще три года ВУЗа и два — магистратуры, итого пять лет. А потом уже надо тревожиться всерьез. И тогда страх будет нарастать. Конфликт, разумеется, вызывает тревогу, потому что это тлеющий конфликт».
Этот же самый респондент попозже в интервью заявил, что конфликт совершенно не мешает: «По большому счету, конфликт никак не влияет на мою жизнь. Мы далеки от этого, живем будто на другой планете. Хотя мы и находимся в одном информационном поле, постоянно передачи, лозунги. Но все-таки, время идет, прошло двадцать пять лет, уже сменилось целое поколение людей, которые могут назвать эту землю своей. И то же самое, второе поколение здесь, которое не видело землю своих предков».
Часто респонденты отмечали, что конфликт не влияет на них прямо, но тормозит развитие общества: «Он (конфликт) не влияет сильно на меня или на мою семью… если бы не война, думаю, наше развитие, развитие нашей страны было бы лучше – мы бы открыли границы. Развивалась бы экономика, торговля, сельское хозяйство…».
Кто ощущает влияние конфликта как однозначно плохое?
Респонденты различали разные группы субъектов по масштабу влияния конфликта. В качестве наиболее пострадавшей группы выделялись те, у кого погибли члены семьи, те, кто живет в зоне конфликта, безработные (люди крайние бедные), беженцы и призывники.
Для безработных (крайне бедных) влияние конфликта намного более ощутимо («Это отражается на моей шкуре, на шкуре моих детей, на образовании, питании»), чем для материально обеспеченных семей.
Респонденты-беженцы делились тревогой и болью из-за своего уязвимого, маргинального состояния, которое создает проблемы на различных уровнях – негативное отношение социальной среды (стигма беженца), экономические проблемы и безработица, лимитированные возможности для образования и развития, и т.д..
«Представь, что ты — мужчина, уважаемый в своем селе, с домом, работой, и ты вынужден все это оставить, взять семью и переехать в район, куда ты, возможно, приезжал на отдых, и начинать тут все с нуля. Ты уже не тот уважаемый мужчина, и твоя жена — больше не уважаемая женщина, вы — приезжие… Детям труднее. Мой брат поменял девять школ. В итоге остался без образования. Мне повезло, что я была маленькая, мать стояла за мной и заставляла учиться. Брат же, когда мы как-то устоялись, был уже подростком. Он приобретал и терял друзей, до сих пор он, отец двоих детей, говорит, что не нашел себя в жизни».
Смысл, который стороны вкладывают в конфликт
Все три стороны вкладывают различный смысл в существующий конфликт. Азербайджанские респонденты определяют его как унижение и попрание достоинства из-за потерянных земель, армянские – как средство самосохранения, а карабахские – как право выбора и ощущение своей идентичности.
Азербайджанскими респондентами подчеркивалось, что травма, разделенная всем населением (коллективная травма) – это «потеря территории», и исходящие из этой потери проблемы на уровне идентичности («комплекс неполноценности»).
«Конечно, конфликт влияет. В основном это психологическая травма от потери земли. Это вызывает комплекс неполноценности. На деревенское население, которое живет больше в зоне конфликта, влияет больше».
Восприятие смысла создавшейся ситуации как унижения увеличивает вероятность конфликта. Здесь вновь проявляется амбивалентность: несмотря на то, что азербайджанские респонденты говорят, что самое худшее, что может произойти – это война, многие из них говорят, что она неизбежна:
«Я не кровожадный, но эта война — болезнь, которую нужно искоренить, это уже необратимый процесс, вроде ампутации ноги. Это необходимо, хотя и больно».
Возврат земли рассматривается как вопрос достоинства даже для тех азербайджанцев, кто считает конфликт ошибкой.
В ответах армянских респондентов всплывают нарративы, которые также показывают, что карабахский конфликт затрагивает уровень идентичности:
«Карабах не основной вопрос в нашем конфликте. Конфликт начался как борьба за права человека (право быть собой). Можно провести аналогию с Нахиджеваном: нахиджеванских армян «стерли» с Нахиджеванской территории, так как Армения не вмешалась, а в Карабахе армяне отстояли свои права, и они не исчезли».
Люди живут в конфликте, или конфликт вжился в людей?
Среди респондентов выявилась еще одна интересная тенденция – конфликт стал привычным модусом их существования, жизнь в конфликте или с конфликтом – это инкорпорировалось в их идентичность, а поэтому они не могут представить себя вне и без конфликта. Исходя из этого, отсутствие и устранение конфликта в них вызовет кризис идентичности, и возможно, те люди, в идентичность которых конфликт «встроен», будут противиться его разрешению:
«Я родилась во время войны, считаюсь поколением независимости и уже не представляю себе жизнь без конфликта. Мой отец был военным во время войны, и с детства я ощущала на себе влияние войны»- говорит одна из респондентов. Но тут можно наблюдать очередной парадокс: эта же самая респондентка говорит: «Наверное, это и стало причиной избрания профессии. Я политолог. И думаю, я смогу своей деятельностью хоть как-то содействовать миру». В первой фразе респондентка говорит, что не может себя представить без конфликта. В последующей она говорит о своей доброй воле содействовать миру. Которая же фраза правда? Думаю, обе, и это также индикатор амбивалентности респондентки по отношению к оценке создавшейся ситуации. Так как паттерн амбивалентности повторяется среди респондентов, можно предполагать, что это защитный механизм, развившийся в ответ на двузначное состояние «ни войны ни мира», в котором живут респонденты.
Конфликт как барьер к ощущению национальной идентичности
В противоположность тем респондентам, которые говорили о том, что конфликт помог им обрести и сохранить идентичность, в исследовании выявились и такие респонденты, которые говорили о потере своей идентичности из-за конфликта:
«Если бы не было карабахского конфликта, история моего народа сложилась бы иначе, и я, возможно, не был бы мутантом без национального самоощущения…. Эта война и то, как ее поддерживают Баку и Ереван, бесчеловечно. Гражданам Азербайджана и Армении не оставили выбора. Либо ты — азербайджанец или армянин — националист, и ты зверь, либо ты отказываешься от национальности».
Кто больше всего страдает от конфликта?
Данный вопрос как бы примирил респондентов – большинство в ответ говорило о том, что наиболее пострадавшими в результате конфликта являются обычные граждане: «Прежде всего страдает обычный гражданин, и армянин, и азербайджанец».
Часть респондентов считает, что конфликт влияет по-разному, в зависимости от географии жизни («Кто в пограничных районах, на тех влияет хуже»), от возраста («Дети страдают в первую очередь»), от здоровья («Здоровые переносят лучше»), благополучия, слоя населения («В первую очередь простой народ»), поколения («В первую очередь страдаем мы – поколение независимости, то есть поколение, которое родилось во время войны»):
«(Конфликт влияет) не одинаково на всех. У кого есть родня в других странах, наверное, на них влияет меньше, они чувствуют себя более застраховано. А люди, которые живут здесь и не имеют широких связей и возможностей, имеют детей призывного возраста, или живут в приграничных территориях, то, конечно, на них влияет больше».
Респонденты коснулись и социального неравенства/несправедливости в контексте военного конфликта:
«Богатые вряд ли будут участвовать в этих конфликтах, а бедных кто спросит, никто. В первую очередь [страдающие] – это население Нагорного Карабаха, они находятся на линии огня постоянно, я не имею в виду вооруженные силы, я имею в виду население деревень, то есть людей, у которых нет особой возможности для самозащиты. Они там, они живут, и я даже не представляю как это – засыпать каждую ночь, зная, что ты можешь не проснуться».
Часть респондентов говорит о негативном влиянии конфликта на все общество в целом, хотя и по-разному на разные слои, и особенно подчеркивают торможение развития государства:
«Естественно, конфликт отражается на всём обществе в зависимости от специфики пола и личности. Мужчины, и в особенности молодое поколение, больше всего страдают от вооружённого конфликта, так как они на передовой и несут основную нагрузку по обеспечению безопасности. Война уничтожает лучший генофонд. Однако и женщины вместе с детьми не меньше страдают в психологическом плане. А общество в целом, разумеется, не может полноценно развиваться в условиях продолжающегося конфликта».
