Что такое социальная травма? И почему в рамках культурной-социальной антропологии мы являемся свидетелями противостояния, целой битвы концептов? Ответ на вскидку – возможно потому, что происходит столкновение целых парадигм. В некотором смысле, стратегически конструируя социальные процессы (и отталкиваясь от прорывной идеи Питера Бергера и Томаса Лукмана о когнитивном конструировании социальной реальности), мы понимаем горы разницы в номинации, в концептуализации социального явления – использование понятий трудной памяти, проблемного социального опыта НЕ является эвфемизмами для говорения о групповой и индивидуальной травме, но предлагает иные подходы и интерпретации в понимании и работе с травмой утраты физического пространства, которое уже давно вышло за рамки просто пространства. Ход исследования выводил нас все на новые тропы
Стоп-кадр эффект и «цвет варенья»
В Степанакерте молодая женщина 1994 г.р. из Туми, отец которой пал в первую карабахскую войну, когда она еще не родилась (если помните, есть целый фоторяд овдовевших женщин, мужья которых так и не увидели своих детей; десять из десяти появившихся на свет после гибели своих отцов детей носят их имена, невзирая на пол ребенка, например — Армен-Арменуи, Эрик-Эрика, Эдик-Эдуарда), дала проникновенное двухсерийное интервью. Она сумела с удивительной наблюдательностью не просто прочитать свои чувства в их многогранности, но облачить их в слова и ментальные формулы для нас и для будущих поколений. Кроме того, что её карта прорисована детально, она с такой же нюансированностью проговорена в аудио-интервью. Например, она рассказала нам о явлении, о «поведении» памяти, которое я скороспешно назвала стоп-кадр эффект памяти. А. рассказала, что уходя из своего дома, хотя окружающие и она сама себя убеждали, что только на пару-тройку дней, она обернулась и посмотрела на «вид» комнаты, в которой она с детьми провели свою последнюю трапезу в своем утраченном с тех пор доме: «Я помню расположение каждой ложки и каждого блюдца и стакана на том столе после завтрака, кусок масла и цвет варенья и в чем они были поданы. Прошло столько времени, но я могу описать тебе каждую деталь нашего стола после завтрака перед уходом навсегда. Я помню, и это не оставляет меня в покое». По случаю нашего интервью А. написала пятистишие на своем тумийском гадрутском диалекте, которое она озвучила во второй серии своего ответственно и серьезно принятого интервью:
Mtqav hysalum shenys, — Мыслями добралась я до села
Qetsal amen ykhpira tchur khmal, amen sorphin mom varral, — Испила воды из каждого родника, зажгла свечу у каждой святыни
Qetsal mer shkoly, mer ton, — пошла в нашу школу, к себе домой
Qetsal zohvatznun hangisty – tesal enyn myzana nyghatsatz, — Пошла на могилы павших в войне, гляжу обижены они на нас
Asal munq ampaiman yet kilakanyq, mi patar el tymatseq… — Сказала, мы обязательно вернемся, потерпите еще чуток.
Как она сама описала, что строки пришли к ней, когда она в мыслях перенеслась в свое родное село; а главное, она написала их мer Tuma lyuzvav, mer —s— ery sheshtatz. Она также перерисовала свою карту, чтобы более контурно прорисовать детали, не пропустить ничего. Хочется верить, что созидание текстов и картинок о своей боли помогли и помогут ей в будущем.
Мы и наши горы – мощный, богатый, изобилующий описаниями кластер памяти. Дизапайт, или Тизяпайт по-местному прононсу – знаковое место, высокая гора. На самой верхушке горы гадрутцев покоится монастырский комплекс, Катаро-ванк (одноименная марка вина – в буквальном смыле, или игра слов – катаро, значит, свершение идей, желаний, мечт), строительство которой имеет древнюю историю и, вестимо, обросло легендами и мифами. Дизапайт и Катаро описывали все без исключения опрошенные жители близлежащих сел (схема-эскиз представлены в фундаментальной работе Шагена Мкртчяна «Историко-архитектурные памятники Нагорного Карабаха»). Хоть и с пятой попытки, 2 июня 2019 г. я успела подняться на вершину горы, причем поход начался в четыре утра и требовал серьезных физических усилий (после лазанья по отвесным горам отцовского села Даграза в детстве вполне преодолимых). Шестая девочка в семье, С. подробно прорисовывала балкончик своего дома, с которого открывается изумительный вид на высоту Дизапайт; балкончик, где распивали горный чай из самовара. Именно эти минуты жизни незабвенны, именно по этому регулярному действу вся семья, в особенности отец семейства, скучают. Горы в Карабахе – это горы, которые не выжжены вулканами и обложены безжизненными некогда огнедышащими вулканическими породами, но которые известны своей безудержно пышной растительностью, которая кормит. В связи с этим тема женгялов hаца (плоская лепешка из богатой композиции трав, выпекают на чугунном садже, или раскаленной печи-буржуйке), чая-микса из горных трав (центральная трава – чабрец-khortny) и солений из диковинных и эмических горных трав – рефренная, уносящая в глубинные, экзистенциально-значимые дали и лабиринты.
Насилие (символическое и прямое), бродячее имущество, горечь утрат
Семья С., как и многие другие гадрутцы, искала в фейсбуках и тиктоках, как они выражались об информационных технологиях-средствах во множественном числе, новости от азербайджанцев о своем селе, как бы горько это ни было. Нашли: «азербайджанцы, сидя на нашем балконе перед нашим самоваром и глядя на вид на Дизапайт, комментировали – эти ограши (в переводе с азерб. oghrash – сволочи) ведь умели жить» — сетует С. Видеть свой дом с оборванными обоями и пейортивными инвективами-граффити на родных стенах – упражнение не из легких, поэтому С. перестала искать, остановила мучительные просмотры. Многим остановиться не удается, но и долговременный эффект этих просмотров и «общения» с новыми владельцами пока неизвестен. Исследование зафиксировало разные опыты – от враждебных и ненавистнически-реваншистских до сожалеющих и доброжелательно приглашающих «жить вместе» (последние попадаются на данном этапе реже, чем первые), как это было в случае с Р. из села с двойной топонимикой Акнахпюр-Агбулаг (Aknakhpyur/Aghbulagh). Семья Р. из села переехали в Мартуни, живут в съемном доме в Тыхмычаре. Жить вместе? – в какой-то прострации повторяет отец троих детей, сын Р.: «я им сказал – мне не надо, оставьте [мой дом] себе» (бук. Che, tzez’ yni!).
Еще одна мощная секция памяти — мы и наши церкви (большинство из них в полуразрушенном состоянии) и святые места (последние жители посещали чаще). Сурб Ованнес и сурб Анапат, сурб Степанос – хоть и разрушенная, но церковь, в которой С., народная певица, как она себя профидентифицировала, была крещена в своем родном селе Тог. Дети, с которыми мы провели больше интервью чем планировали, причем, символично, 1 июня, в Международный День защиты детей, чаще других вспоминают своих школьных или соседских друзей; своих домашних животных, судьба которых неизвестна; живописные уголки в своем приусадебном саду; свой велосипед и свои тчинджех— качели. Расписали все эти предметы в цвете – ментальном и буквальном, то есть живо рассказывали по ходу раскрашивания цветными карандашами.
3-D эффекты карты-интервью
Армянский Гадрут был совершенно уникальным местом в смысле нравов, политической культуры, пестования институтов демократии. Не так давно, за несколько лет до войны, в городе прошли выборы в городской муниципалитет. Это был потрясающий акт свободного волеизьявления. Активист общекарабахского протестного антикоррупционного движения и реформатор с позиции теории и практики «малых дел» — Ваан С. – был избран в мэры города. Один из этапов своей социализации Ваан прошел в северном Санкт-Петербурге, который, наверняка, отложил свои отпечатки на его личность. Народный мэр отстроил детские площадки, проводил другие мероприятия по защите прав рядовых граждан. Не будучи ни в коем разе профессиональным военным (в огромном мегаполисе, каковым является российский Питер, он занимался обслуживанием и починкой автомобилей), Ваан с группой своих сверстников и единомышленников до последней минуты сражался за свой город, сначала пытаясь отстоять здание администрации родного города, потом вместе с ранеными пришлось отступать известными только местным «козьими тропами». Его интервью и особенно процесс рисования ментальной карты показались мне сродни путешествию по событию в три- и более-D фильме, когда слушатель физически ощущает опасность и усталость, безысходность и прорыв, когда исследователь за ручку со своим полноценным и полноправным участником исследования оказывается включенным в разные слои событий и памяти о нем; количество удивительных погружений во множественные слои и уровни памяти о событиях на единицу времени глубоко впечатляют. Ваан и его интервью+карта, я считаю, твердый оплот для будущего исследования-анализа. Ваан на армянском означает щит. Комментарии излишни.
Есть еще одна группа людей – не гадрутцев, — которые уже после окончания войны 9 ноября 2020 г. до последнего пытались защитить Хцаберд, окрестности Дизапайта. Но это уже новая тема, которую мы планируем развить в формате книги о Гадруте.
Обоюдоострая травма и терапевтический эффект
Гадрутцы свято верят в несколько отправных пунктов: Гадрут – погран-застава и некогда оплот власти русского императора (так называемый Отряд); гадрутцы пекут немного другой женгялов hац; в Гадруте началось Карабахское Движение Миацум (Воссоединение); здесь в селе Тог расположена резиденция мелик Егана, которого в свое время заставили принять мусульманство, но «он велел жене тайно исповедовать христианство, крестить детей», то есть был криптохристианином. Так или иначе, в разных отсеках памяти с повторами на разный лад проносились мобилизующие социальную солидарность фестивали всякого всего — вина, танцев, народной песни, женгялов hаца, спортивных соревнований, которые чаще всего проходили в селе Тог. Тексты исполненных С. народных песен — колыбельных, трудовых, свадебных, ритуально-праздничных – отражали память далеких предков, бережно храня преемственность поколений. Это мощные столпы социальной идентичности, которые не позволяют затухать социальным солидарностям разного масштаба и природы.
Ментальные карты – вывод к которому мы повторно пришли вслед за шушинским исследованием Фонда Генриха Белля — имеют безусловный терапевтический эффект, причем как для гадрутцев, так и для нас, социальных исследователей. Это, пусть единственный, но все-таки позитивный поворот исследования. Скажу больше, настоящее исследование, пусть на толику, но уменьшает степень состояния подвешенности и неопределенности, наделяя инструментами, механизмами, триггерами для совладания с разрушительной трудной памятью и преодоления уничтожающей идентичность пост-травмы.
Нона ШАХНАЗАРЯН
Социальный антрополог, Институт археологии и этнографии национальной академии наук РА
Ереван
